Грязный ушастый секрет Тендо | Sometimes, when you fall, you fly
Название: Why we fight?
Автор: Sgt. Muck
Бета: curious_Cas
Пейринг: Сэм/Габриэль (Часть I), Дин/Кастиэль (Часть II), НЖП
Жанр: domestic, romance
Размер: макси
Статус: В процессе
Саммари: Рано или поздно на любой войне возникает один и тот же вопрос - а за что, в конце концов, мы сражаемся? Жизнь Винчестеров никогда не уходила с передовой, однако, проведя добрый десяток жизни в борьбе с монстрами, каждому из них приходится подумать о том, какой жизнь была бы после того, как последний монстр был бы убит. Но их собственная нормальная жизнь никогда не оставалась позади этих сражений, в безопасности, она менялась так же сильно, как сами Винчестеры, и в скором времени опасность представляют не оборотни, вампиры или перевертыши. Опасность - в них самих, потерявших все и всех во время этой бесконечной битвы
Предупреждение: ООС, АУ и таймлайн после момента повторного открытия Чистилища.
Благодарности: Огромное спасибо всем тем, кто брался читать по моей просьбе и высказывал свои мнения о незаконченных частях, в особенности Миссис Теннант-Симм и Sorano. Особенно я хотела бы сказать спасибо curious_Cas, героически взявшейся проверять столь большое произведение.
UPD О названии: Название происходит от строчки из песни, которая звучит как "This is why we fight", а выразить сомнение этого утверждения я решила знаком вопроса, хотя грамматически оно неправильное.
Часть I. Научи меня делать выбор
1, 2, 3 главы
4.
читать дальшеОн очнулся от громкого скрипа двери. Повертел головой – приятно-ватная, как после долгого и глубоко сна, которого вряд ли стоило ждать в такой позе на самом краю кровати, в страхе, что можешь задеть кого-то и заставить проснуться. Было что-то странное в том, что они спали на кровати в детском доме – да что скрывать, невероятно странное – но если бы Сэма спросили, если не здесь, то где еще, он затруднился бы ответить. Жизнь и впрямь напоминает бесконечную череду решений и поступков, но разве способны мы решать каждый день? Все его мысли до затягивающий темноты свелись лишь к одному – решать он был не готов. Переломный момент, когда его прошлое вызывало волны паники, а будущее – слабость в коленях от непостижимости, той самой, что преследовала его еще ребенком, напоминала ему о том, что в действительности он, по колено в крови, не сделал ничего, чтобы отчасти понять сложное явление жизни. Но он упорно забирал ее, когда-то в школе без запинки отвечая предпосылки теории эволюции. Может, вся эта нечисть – лишь последствия эволюции, имеющая свои права на жизнь и смерть, свои механизмы регулировки и свои критерии выживаемости вида? Разве появились вампиры лишь вчера? Разве захватили они за это время Землю? Нет, человек оставался господствующим видом, забывая, что это не значит, что он такой один, а охотники лишь мстили или пытались придать своей жизни какой-то смысл. Некоторые сделали из этого профессию, семейное дело. Кто-то должен, кто-то нет, скажите собирателю ракушек, что он потратил часы жизни впустую, и он пожмет плечами, потому что даже если это и так, сожаление убьет все последующие.
Сэм не сожалел о том, что пошел тогда за братом. Может быть, он чувствовал, как что-то в его окружении, девушке и учебе оставалось иронично-призрачным, как если бы он был в еще одном ТВ-лэнде. Он лишь сожалел, что пусть этот оказался настолько долгим, насколько противоречивым. Они спасали людей, они убивали людей. Кто знает, кому из следующего поколения они позволили жить? Кому позволили изменить мир? Это не касалось его, Сэма.
Просто он устал думать за весь мир.
Скрипнули половицы под еще одним потемневшим ковром. Сухонький пожилой человек, без единого намека на бороду, скорее морщинисто-добрый, опирался на тускло-поблескивающую трость и смотрел на них из-под складок над глазами, выцветшие брови странно выгнулись, изображая уставший-всепрощающий вид. Тусклые глаза не лучились особым знанием или властью, он просто смотрел, невластный над чужими жизнями и не в праве кому-то наказывать, но достаточно железный в своих решениях, сколь бы сомнений они не вызывали у окружающих. Старый серые костюм на сгорбленной фигуре и ярко-красный уголок платка, выглядывающий из кармана – он был так же стар, как и это здание, словно бы родился вместе с ним, отложился каждой пылинкой на потрескавшихся стенах, исследовал каждым лучиком солнца и узнал все слабости любой юркой каплей дождя. Он как будто был этим домом, тем духом, что никогда не позволил бы детям считать это место настоящим домом. Он был холоден и сух, как хозяин гостиницы, не вполне понимающий, что его отель должен быть заменой дому на пару ночей. Он видел слишком много надломленных судеб детей, слишком мало сумел устроить, чтобы тратить на это самого себя. И в то же время он знал многое. Он был инструкцией, оставляющей все чувства воспитательницам и дежурным горничным, без единого слова менявшимся тут же, стоило хоть одной из них неодобрительно коситься в сторону больного малыша.
Габриэль сказал ему, что это место- последнее, где собирают действительно проблемных детей, где их пусть и с трудом лечат, но хотя бы не усугубляют, вовлекая в привычную битву за иерархию. Последнее место, где каждый слабый и хилый малыш был равным среди таких же, а быть равным – уже одна из главных роскошей обычного человека. Социальность сопровождает высшее развитие, но в действительности социальность – лишь бодание друг друга своими призрачными и острыми щитами, под которыми не осталось ничего, кроме постоянной слабости.
Но разве слабости не было много лет назад? Или все эти годы эта битва продолжалась, а сейчас превратилась в холодную войну?
- Я бы разбудил этого молодого человека, но он слишком напряжен для чужих людей, - глубоким кроющим остальные звуки голосом, приглушенным и оттого более уверенным в себе проговорил директор, кивая Сэму на спящего Габриэля. – Однажды я ломал нос, юноша, и это весьма хлопотное дело.
Сэм склонил голову на спящего бывшего архангела, еще сильнее прижавшего к себе Ханну и свернувшегося почти клубочком вокруг нее. Разных оттенков светлого волосы перепутались, так сильно Габриэль стремился закрыть собой девочку, ладонью осторожно прижимая ее голову к себе, накрывая затылок, касаясь носом ее горячей щеки. Ханна обладала невероятно светлым оттенком, тогда как Габриэль мог похвастаться чуть более золотистым, который в темноте сходил за темно-русый. Он в самом деле походил на человека, готового без подготовки ответить на любое раздражение, обвиняя во всем степень своего напряжения.
Сэм не представлял, как не получить в нос самому.
Вероятно, он не должен был трогать девочку. Звать архангела по имени тоже было рискованно – на границе сна он бы решил, что кто-то зовет его бывшую сущность, и трудно сказать, насколько болезненно он воспримет тот факт, что она бессильна, когда весь процесс пробуждения все еще будет думать, что обладает силами.
Касаться архангела тоже казалось делом безнадежным. Он, вероятно, спал невероятно чутко, не потеряв вместе с силами все воспоминания о возможных опасностях.
Решение сформировалось в его голове прежде, чем он додумал последнее «если».
- Гейб, - осторожно и медленно протянул он, словно давая бывшему архангелу осознать, что это голос знакомого ему человека. – Тут директор, он хочет поговорить с тобой, - он коснулся предплечья, надеясь, что этого будет достаточно.
Габриэль нахмурился во сне, поворачивая голову и сильнее вжимаясь в подушку щекой, не чувствуя, как волосы, намагнитившись, тонкой сетью накрыв и щеку, и нос, и глаза, причиняя определенно легкую щекотку. Тем не менее, он старался не двигаться, даже не находясь в бодрствующем состоянии – забота о девочке, которую он определенно ощущал в своих руках, превышала все уровни и сопровождала все фазы сна.
- Это важно, - добавил Сэм тихо, сжимая предплечье сильнее. Габриэль наморщил лоб и неуверенно открыл глаза, чтобы, проморгавшись, уже серьезнее посмотреть на Сэма через собственные легкие пряди. Он раздраженно сдул их, ладонью потирая помятую от долгого и неудобного сна щеку и посмотрел почти без каких-либо ожиданий подвоха на Сэма.
Винчестер молча переадресовал взгляд директору.
- Я был бы рад видеть тебя у себя в кабинете, - кивнул ему директор. Затем смерил взглядом тут же севшего на кровати Сэма. – И этого мальца прихвати, нечего тут чужим по коридорам без присмотра шастать.
- Я был бы рад не видеть тебя всю оставшуюся жизнь, - довольно зло ответил ему Габриэль, укладывая крепко спящую девочку на другой бок, накрывая заново сползшей по маленьким плечикам курткой. Сэм в удивлении вскинул на него взгляд, секунду назад будучи в размышлении о том, что подумает девочка, если проснется. Настолько невозвышенной была агрессия в словах архангела, что он не мог поверить своим ушам. Но, подумав, он признал, что усталость и раздражение – естественная реакция, если не самая лучшая, для того, кто с легкостью летал над такими же людьми многие тысячи лет.
Было ли его наказанием помнить все это?
***
-Ханна, «Любимая Богом», - начал, откашлявшись сухо, директор, указав вошедшим на два продавленных, когда-то шикарно-красных и может даже велюровых кресла перед своим столом. Сам он стоял у большого окна, занавешенного тяжелыми портьерами, в которых прятался ни один галлон пыли. – Одна из самых активных девочек среди всех моих подопечных, когда она появилась на нашем крыльце шесть лет назад, я не надеялся, что когда-нибудь она сможет найти того, кто полюбит ее, несмотря на слепоту. Мы не смогли найти ни единого упоминания о родителях, не смогли определить, почему она ослепла, но были так удивлены, когда малышка, вместо того, чтобы плакать, принялась бегать по всему дому, как только сумела твердо устоять на ножках. Она была единственной, кому приходило в голову позже летать на портьерах через холл. Я спросил ее, почему она сделала так, ведь она могла упасть и разбиться. Она, совсем карапуз, с полным ртом молочных зубов, ответила мне, что люди падают, но иногда, когда они падают, они летают, - на его высохшем лице не проступило ни единой эмоции, лишь свет в глазах вспыхнул на секунду ярче, а может, это была вина шального отблеска огня в таком же пыльном камине.
Сэм, почему-то подавляя порыв улыбнуться, взглянул на лицо Габриэля. Но вместо ожидаемого отсутствующего выражения человека в воспоминаниях, он вцепился в подлокотник кресла и смотрел на директора, не видя его. Его губы шевельнулись, словно он повторил это. «Иногда, когда ты падаешь, ты летишь». Он разобрал это отчетливо. Что-то было в этой фразе такого, что заставило архангела побледнеть?
-Тебе было трудно поверить. Помнишь, каким ты явился сюда? – директор кивнул на стопку листочков на своем столе. – Ты умолял разрешить забрать ее. Я был бы рад – ты возился с ней так долго и так отчаянно, как может только тот человек, что яро желает принять на себя хоть какую-нибудь ответственность, провалившись раз или два до того. Ты умеешь видеть ошибки и умеешь исправлять их, но ты не умеешь предугадывать их, верно, Гавриил?
Сэму резануло слух непривычным произношением знакомого имени.
- Кто назвал тебя так, Гавриил, «помощник Бога», - в надтреснутом голосе директора звучал странный акцент, почти напевный, когда он произносил непривычное имя. – Ты не рассказал мне ничего о том, кто сделал тебя таким, но требуешь, чтобы я доверил тебе жизнь ребенка.
- Я слишком долго завоевывал твое доверие, - зарычал Габриэль, подавшись вперед. Черты его лица неуловимо заострились, особенно – линия и кончик носа, преображаясь гневом. – Я позабочусь о ней лучше, чем кто-либо на этом свете, ты, старый всезнайка!
- Тише, - директор, подойдя к креслу Габриэля, невозмутимо отвесил ему щелбан. – Ты слишком горяч, а уже немолод. Умерь свой темперамент, он погубит все, что ты сделал или еще сделаешь хорошего. Может, сам Господь свел вас. Но к таким, как Ханна, отношение особое. Их оберегают, запирают в домах, но вместо того, чтобы позаботиться по-настоящему и отдать тем, кто ночи проводил здесь с ними, они заботятся так, чтобы их нельзя было забрать домой. Я не в ответе за эту систему, но если не будет меня, система поглотит их полностью.
- Я должен сказать тебе, какой ты молодец? – пробурчал Габриэль, разглядывая морщины вокруг глаз. – Я не скажу, мне пришлось танцевать вокруг тебя год, чтобы ты разрешил мне брать ее домой хоть на несколько дней. Я был здесь, когда она болела, я был здесь, когда она впервые смогла сама дойти от игровой до спальни. Я был здесь с ней каждое мгновение с тех пор, как познакомился с ней. Почему ты не можешь разрешить мне?
- Все изменилось, глупец, - неожиданно громко рявкнул на него директор, постучав тростью, что только что снял со своего кресла. Габриэль замолчал, глядя на него уже непонимающим и бессильным взглядом. – Ты встал ради нее на ноги, я видел это, но я ничего не решаю, хотя будь моя воля, я бы выпорол тебя, как непослушное дитя, - он постучал костяшками пальцев по лбу Габриэля. – Они забирают их. Их всех.
- Всех? – эхом повторил Габриэль, с болезненной доверчивостью смотря на старика. – Дом был признан слишком старым еще пару лет назад, почему именно сейчас?
- Ты мечтал, чтобы я не имел власти, теперь я бессилен, - он стукнул тростью по полу снова, выражая синхронную с ним боль. – Они отравляют меня на пенсию, в этот чертов дом для одиноких сумасшедших стариков. Они заберут их всех и рассортируют по всему штату, в неспециализированные клиники, и ни один из них…
- Больше не получит шанса справиться со своими проблемами, - закончил за него Габриэль, закрывая лицо ладонями. – Они заберут и Ханну.
- Никто не даст тебе ее больше, Габриэль, - уже спокойнее заявил директор, поворачиваясь к ним спиной. Сэм лишь переводил взгляд с одного на другого, признавая, что их история чуть дольше той, что рассказал ему когда-то бывший архангел. – Это было запрещено и будет запрещено. Я доверял тебе, но кто будет следующим ответственным за этих детей, я не знаю. Я жалею лишь о том, что я не умер прежде, чем вынужден буду испытать всю ответственность за то, что не смог продержаться чуть дольше. Может, Микки в один прекрасный день смог бы встать на ноги. Может, Алекс смог бы заговорить. Может, Элис улыбнулась бы. Только не здесь.
- Неужели ты и впрямь ничего не можешь сделать? – скривился Габриэль, стремительно отрываясь от кресла.
- Убирайся отсюда, - устало махнул ему старик. – И молодчика своего забирай, он думает слишком громко и слишком правильно. Мало я тебя уму-разуму учил, так и второго балбеса притащил. Любовь, юноша, исправит многое, но если на ее пути стоит не весть какой разум, то можно сломать все на тысячи мелких осколков и никогда не восстановить это. Решайся, пока юный, - первый раз за весь разговор обратился директор к опешившему Сэму.
- Сколько у меня есть? – Габриэль стоял, выпрямившись, невысокий, но настолько готовый к бою, насколько это вообще возможно.
- Через пару дней они начнут вывозить их по одному. Я снят с должности сегодня утром, - и с этими словами директор закрыл за ними дверь. – Помни, даже если тому, что ты делаешь, может никто не поверить, они будут бессильны против твоей собственной веры.
Сэм спускался за архангелом и не мог понять из миллиона вещей перво-наперво лишь одну. Почему с этими словами Габриэль посмотрел на него с такой болью, с какой никогда не смотрел раньше?
***
- Ты вернешься, правда? – шепотом спросила Ханна Габриэля, вновь стоящего на коленях перед ней. Он опустил голову, уткнувшись носом в маленькое плечо, а девочка совсем по-взрослому погладила его по голове. – Я люблю тебя, - сказала она ему важно, перебирая так же, как он ей, мягкие пряди. Он покачал головой, не в силах ответить ей. – Но люди всегда приходят и уходят, хотя и не хотят, - она пыталась говорить с пугающей серьезностью, но слезы уже сверкали в уголках зажмуренных глаз. – Я не хочу, и ты не хочешь, но раз так надо, - она скривила губки, стремительно краснея. – Я не успела сказать «пока» Фредди, скажешь за меня, хорошо? – она шмыгнула носом, вытирая неловко кулачком сверкнувшие слезы. Архангел посмотрел на нее, подняв голову. Он попытался улыбнуться ей, но получилось не то, чтобы отлично. Он закрыл глаза на секунду, давая соскользнуть с ресниц собственным слезам, и улыбнулся от того, насколько слабо выглядел. Он только кивнул, не доверяя своему голосу. – А ты совсем-совсем не сможешь приехать ко мне? Ты не рассказал мне про принцессу и чародея, там, где принц еще был таким глупым, - она улыбнулась ему бессильно в ответ, касаясь ладошкой его мокрых щек.
- Все будет хорошо, - наконец заговорил ангел, все еще неуверенно улыбаясь сквозь слезы. Они абсолютно не делали его слабым, думал Сэм. – У них все будет хорошо…
- Не рассказывай мне сейчас в сокращенном варианте, я не успею почувствовать себя принцессой, - оборвала его Ханна, потискав его за щеку. Слезы намочили аккуратный красный воротничок стандартной формы обитателя этого дома, но она улыбалась архангелу так же, как он ей. Почти сильно.
- Ты уже принцесса, - он снова обнял ее, поднимаясь на одно колено. – Моя принцесса, - шепнул он ей на ухо, целуя висок и лохматя неосознанно слабо заплетенные косички.
- Сэм, ты же присмотришь за ним, правда? – она вытирала слезы запястьем, вытирая влажные ладошки о форменную юбку. Габриэль почти отпустил ее, оставив ладонь на плече, а она уже пыталась отодвинуться, словно боялась, что еще несколько секунд – и она не сможет отпустить Габриэля.
- Обязательно, - без лишних сомнений пообещал ей Сэм, наклоняясь и беря девочку на руки, чувствуя, как что-то рвется в его сердце вместе с тем, как крепко Ханна обнимает его за шею.
- Он же без меня не сможет, - быстро-быстро прошептала ему она. – Ты ему не говори, что я сказала, он не знает, как я ему нужна. Он ложиться поздно, иногда мне придется ему приказывать, представляешь! А без меня он не гуляет, он не любит разговаривать с прохожими, даже если он спрашивают, сколько время.
- Я присмотрю за ним, - повторил ей Сэм, обнимая ее каким-то ставшим привычным движением. Относительно вернувший себе хладнокровие Габриэль поднялся на ноги и положил ладонь на напряженную спину девочки. Она плакала у Сэма на плече, а он никогда не чувствовал ничего более ужасного, чем детские слезы. – Ты же знаешь главный секрет сказок, правда? – Ханна отстранилась, прикусывая губу. Она помотала головой, вытирая подбородок. Заплаканные и покрасневшие глаза смотрели на него с надеждой, а он не мог ее не оправдать. – В сказках всегда есть часть правды, тебе решать, какая именно, - он убрал прилипшую прядь с вспотевшего лба. – Я видел сказку наяву.
- Правда? – ее глаза расширились в недоверии. Габриэль за спиной девочки грустно улыбнулся, потирая лоб.
- Но я тебе расскажу потом, когда мы приедем к тебе уже в новую комнату, хорошо? – спросил ее Сэм, осознавая, что с того момента, как он впервые поднял ее на руки, он научился различать ее небольшой вес.
- Ты даешь мне слово? – подозрительно уточнила Ханна, протягивая руки к Габриэлю. Он позволил ей устроиться. Но помимо боли душевной на его лице отразилась боль физическая, неожиданная, так, что он резко выдохнул и наморщил лоб, опуская взгляд. Это вряд ли можно было считать нормальным приступом. Хотя кто знал, что нормально в физиологии бывших архангелов.
- Честное скаутское, - совсем уверенно сказал Сэм, улыбаясь ей так обнадеживающе, как только мог.
- У тебя очень добрые глаза, Сэм. Ты смотришь очень тепло, - задумчиво пробормотала Ханна. – Но у меня больше нет слез с вами прощаться, - постаралась сказать она беззаботно, но стоило ей перевести взгляд на Габриэля, как выражение лица снова изменилось. – Я отпускаю тебя, хорошо? – она подняла руки в воздух. - С тобой было так здорово.
- С тобой тоже, - тихим голосом ответил ей архангел и с усилием опустился вновь на колени, чтобы отпустить девочку.
Шаг назад. Так трудно, так невыносимо заставить разжаться руки: маленькую ладошку в большой, такой же неуверенной. Еще один шаг, еще труднее отпустить, потому что теперь – почти навсегда. Последний. Больше нельзя, потому что отрывать раз за разом еще больнее, чем отпустить лишь единожды. Вздохнув и не удержав поток слезы, Ханна с удивленным возгласом выскочила за дверь.
Габриэль оставался на коленях еще несколько мгновений, прежде чем смог подняться и забрать у Сэма свое пальто. Слезы на его щеках высохли, оставив лишь глаза гореть болезненным и острым светом. Он не произнес ни слова, пока они спускались по массивной темного дерева лестнице, ведущей в холл, а стены провожали их тишиной, привычной для тихого часа. Молчал, пока они стояли на холодной улице, ожидая автобус.
Молчал всю дорогу.
Стоило ли Сэму уходить?
Решение зайти за сумкой привело за собой следующее решение. Стоило Габриэлю закрыть дверь, не особенно осторожно, рванув замок и провернув его с невиданной силой, а затем, развернувшись, он лишь секунду вглядывался в удивленное выражение лица Сэма, прежде чем сделать шаг вперед и устроить лоб на его плече, бессильно выпуская из рук темную шапку.
Он не говорил, не плакал, едва ли дышал. Просто стоял так, признавая, что нуждается в поддержке, и по сути, вряд ли оставались силы выяснять, почему, зачем, кого именно. Стоял, не обращая внимания на то, что мокрое от снега пальто тяжелело в теплом помещении, на то, что Сэм не знает, что ему делать. Иногда признать самому – не самая главная проблема.
Иногда получить ответ на собственное признание гораздо важнее.
***
В темном коридоре, куда не попадал последний дневной свет, такой слабый в зимнее время, все еще пахло утренним уютным завтраком: испеченными оладьями и сладкими нотками сиропа, свежим кофе и может шоколадом, хотя Сэм не помнил его с утра. Ему не было жарко в расстегнутой зимней куртке, скорее, приятно тепло, пожалуй, жарко было лишь его плечу от неслышного дыхания архангела.
Он не знал, как это случилось. Они подняли руки абсолютно синхронно, при том, что Габриэль так и не поднял взгляда. Сэм обнял его так же, как недавно сам архангел – девочку, скорее защищая, чем успокаивая. Говорить, что все нормально – бесполезно. Сказать, что все будет хорошо, потому что теперь здесь ты – действеннее. Они не столкнулись руками, толком не зная, что нужно каждому из них.
Пальцы Сэма легко зарылись в невесомые пряди в том жесте, в котором так отчаянно прижимают голову к груди, тогда как второй рукой он поддержал его, устроив ее на пояснице. Вздохнув едва слышно, Габриэль опустил руки на его талию, так и не сцепив за спиной, лишь ладонями проведя по бокам. Так же удобно и так же близко, как и неловко, но, похоже, одному лишь Сэму. Габриэль слишком устал, чтобы думать об этом. Думал ли он вообще? Как он воспринимал самого Сэма? Не может быть, чтобы после всего, что было, он не испытывал тех же сомнений. Они начинали общаться как старые знакомые, разом ставшие друзьями – рывком, необходимостью, обстоятельствами, а, погружаясь с головой, пытались вспомнить, что раньше удерживало их на расстоянии. Что было, то прошло, но проходит не что-то, а вся жизнь.
Быть рядом с кем-то было приятно. Было отчаянно позабыто, в спешке, как не нужное, а он почти и забыл, как это – выражать чувства словами, не то, что жестами. Но обнимая того, кто почему-то нуждался в этом – хотя Сэм плохо помнил, что могут сделать объятия – не зная, какие точно обещания он дает, он вспоминал, что бывает не только жар Ада, но и тепло другого человека, которое было сильнее всякой магии. Ведь объятие матери излечивает, брата – поддерживает и поддразнивает, любимого человека – чувствовать себя живым, но объятие друга может давать все и сразу. Один из потрясающих феноменов человечества – пока ты чувствуешь, ты жив. То, что ты чувствуешь, заслуга окружающих тебя людей. Ты жив, пока рядом есть хоть кто-то.
- Без нее я не знаю, зачем был вновь отправлен сюда, - наконец, подал голос Габриэль, едва слышно, хрипло от долгого молчания, без какой-либо эмоции. Головы он не поднимал, пряча лицо и все еще покрасневшие местами щеки в расстегнутой куртке Сэма.
- Она была твоим отвлечением? – спросил его Сэм, не особенно надеясь на ответ.
- Она была тем, что позволяло мне бегать от себя, - неожиданно честно и перед самим собой признался Габриэль. Затем едва заметно потерся носом о край шарфа. – Этого было достаточно, чтобы я привязался настолько…. Я должен был спасти хотя бы кого-то за то, что мне была подарена эта жизнь. Но я полюбил ее как родную дочь, которой у меня не было и быть не могло.
- «Иногда, когда человек падает, он летит», - повторил Винчестер шепотом, боясь эффекта, что могла произнести эта фраза. – Что это значит?
- Ангельская поговорка, это значит, что один из ее родителей все-таки был ангелом. Она никогда не говорила этого при мне, - он чуть расслабился – опустились напряженные плечи. – Но это не так важно. Дети ангелов ничем не отличаются от обычных, это все, что я знаю. Дело не в том, кто она, а в том, что она – часть меня. Я не знаю, как я к этому пришел… - он не договорил, но сильнее обнял Сэма, сцепляя наконец руки. – Я даже не знаю, насколько важно для человека подобное. Не знаю, как нужно было правильно. Не знаю, как спасти.
- Почему из того дома нельзя будет забирать ее так же? – это был, пожалуй, один из самых главных вопросов за этот вечер. Сэм резко выпрямился, сообразив, что настолько склонился к архангелу, пытаясь дать ему какое-то ощущение защиты, что почти почувствовал назойливый, но очень тонкий запах пахнущей елочки в такси от его волос.
- Я знаю этого старика несколько лет. Я был там каждый день, я был там, когда она болела корью, был, когда они пытались отремонтировать хотя бы пару комнат, был, когда они наводили порядок в саду. Он вроде как взял меня под крыло. У него я впервые нашел книгу из этих, фэнтези на основе мифов, впервые раскритиковал. Он увидел во мне возможности, несмотря на то, что соврать о прошлом я так и не смог, и устроил на работу. Когда я смог более ли менее быть похожим на преуспевающего взрослого человека, он толкнул документы, по которым я мог брать ее, - Габриэль рассказывал незатейливую историю почти без эмоций. – Я жил там с его разрешения поначалу, и хотя считалось, что она прятала меня, он все-таки точно знал. Иногда у меня ощущение, что он понимает, кто я такой.
- Потому он зовет тебя другим именем, - кивнул Сэм. – Европейским?
- Да, как только не назовут, - Габриэль, кажется, невесело усмехнулся. – Путь так далек, но конец там же, где и начало. Правда так больно делать одни и те же ошибки снова?
Он был таким маленьким в его руках. Он был гораздо ниже, чем сам Сэм, гораздо меньше, гораздо слабее и таким же запутавшимся, каким бы уверенным он ни казался раньше. Могли ли быть отношения построенными на том, что один делает уверенный вид тогда, когда сомневается другой, и наоборот, на самом деле не зная вместе, как было бы правильно? Какие отношения будут построены таким образом? Друзья, что раз за разом каждую проблему разбирают сами, нуждаясь только в том, чтобы рассказать о ней и разложить тем самым по полочкам? Или…
Он не успел подумать. Замолчавший Габриэль неожиданно потяжелел в его руках, хватка ослабла, а сам он едва не упал, вовремя подхваченный благодаря многолетним тренировкам Сэма. Он даже не успел испугаться – поднял безвольную голову так, чтобы коснуться шеи и проверить пульс, а удостоверившись, что это обморок, немедленно подхватил архангела на руки и донес до дивана за рекордно-короткие сроки. Он мог очнуться сам, а мог и не очнуться вовсе, и отлучаться было опасно, оставляя его в незнакомом месте, не там, где он упал, но и сходить за чем-нибудь, что привело его бы в чувство, он не решался.
Когда, практически скатившись с лестницы и держа в руках нашатырный спирт, он обнаружил Габриэля на том же месте и в том же положении, трудно сказать, почувствовал ли он облегчение. Отсутствие плохого ведь тоже хороший признак, говорили ему когда-то. Он оперся коленом о выдвинутую часть дивана и склонился над Габриэлем, стаскивая пальто и разматывая шарф. Разорвал воротник рубашки, волнуясь в первую очередь о том, как дышит архангел. Как непривычно думать о том, что ему нужен кислород. Он приподнял его голову, прочно запутав пальцы в волосах, готовый удержать его на месте, если понадобиться, и осторожно повел смоченной ваткой перед носом Габриэля на разумном расстоянии. Он ненавидел этот запах каждый раз, как чувствовал его. Он словно закладывал весь нос и пробирался до мозга, но в то же время оставлял стойкое ощущение болезни после себя.
Особенно, если не помогал.
Габриэль неожиданно застонал, так же слабо, сколь и пугающе, и постарался вырваться с противоречивой силой. Сэму пришлось перехватить его под лопатками, где ладонь наткнулась на абсолютно мокрую ткань.
Его ладонь раскрасилась темной в сумерках кровью почти полностью.
***
Когда он провел влажным ватным тампоном в последний раз – наверное, в сотый или даже больше, когда он только снял залитую кровью рубашку Габриэля, его взору предстала залитая кровью спина – он окончательно убедился, что все это из-за пульсирующих и покрасневших симметричных ран, что сейчас были максимально раскрыты. Старые шрамы вновь кровоточили, а места вокруг них опухли так сильно, что не было видно углов обеих лопаток. Кровь уже начала подсыхать кое-где: вероятно, она шла еще тогда, когда они не вышли из дома, но Габриэль, побыв человеком так недолго, уже демонстрировал веру в одно из главных человеческих утверждений – пока я не вижу, все в порядке. Или до того он, будучи человеком, еще не болел, и счел это тем, что может потерпеть. Враг человека в первую очередь – он сам, в физическом или душевном смысле, это вполне сошло бы за второе главное утверждение.
Смысл был только в том, что Сэм абсолютно не знал, что с этим делать.
Есть раны, которые можно зашить и предоставить лечение человеческой природе. Клетки регенерируют, вне зависимости от того, был ли человек существом сверхъестественным или нет. Однако иногда раны физические – лишь следствие травм психических, которые не так-то просто найти, не то, что сшить. Порою искренние, сильные чувства вызывают нарушения в работе организма, и человек страдает сильнее, чем от удара ножом. Но будучи испытанными бывшим ангелом, вряд ли перестроившим сознание, что он вселил в бездушное тело, они преумножаются, рвут оболочку там, где человек и ангел соприкасаются ближе всего, где грань тонка, а человек так слаб. Вряд ли что-то, кроме когда-то ангельской части, ангельского сознания Габриэля смогло бы заново разорвать почти восстановившиеся ткани. Это не облегчало вывода – Сэм не знал, что делать с тем, свидетелем чему никогда не был.
Он осознавал в своих движениях нервозность. Он был из тех людей, что бегут от ответственности, понимая, что отлично знают ей цену и что этим пользуются окружающие, но однажды она все равно их настигает. Сэма настигла вновь: он даже не думал, что мог бы уйти, вызвав обычную «Скорую». Все было слишком просто и слишком сложно в своем начале: на нем уже была ответственность за ту историю, что была у них с Габриэлем. Он был единственным, кто знал, кем был этот невысокий мужчина в прошлом, а раз это определенно вязалось с физическим страданием, он не мог это проигнорировать.
Он не мог выносить того, что кто-то рядом с ним терпит боль.
Он провел бог знает сколько времени в полутемной спальне, отчего-то не решаясь отойти и включить большой свет. Он не думал, что сможет найти что-то больше обычных ватных дисков, и уж тем более относительно стерильнее, поэтому сейчас вся кровь была усыпана темными от крови шариками. Главным было – остановить кровотечение, поэтому смывать кровь приходилось одной рукой, а второй – прижимать скомканный кое-как тонкий бинт к одному порезу ладонью и к другому – локтем.
Теперь он сидел на краю кровати, затянув оба шрама туго затянутой повязкой и подложив под бессознательного архангела еще одну подушку, надеясь, что это поможет. Он не решился приводить его в чувство еще раз – если это не помогло единожды, вряд ли стоило пробовать второй, потому лишь сидел и ждал, разглядывая взмокший лоб и резко проступившую бледность на лице и шее. Она плавно перебиралась на плечи и спину, грозя добраться и до повязки. Сколько крови он успел потерять таким образом?
Будильник показывал где-то около шести тогда, когда они вышли из такси, но электронные часы говорили о позднем вечере – без нескольких минут девять. Неудивительно, что комната утопала во тьме – если бы не бра, что он догадался включить перво-наперво. Теперь она не казалась какой-то другой и чужой вселенной – просто комната, не играющая никакой роли в происходящем. Странное ощущение – когда что-то окружающее замечается, но больше не представляет интереса вовсе. Только не сейчас. Какой смысл судить о хозяине по книгам на полках, если сейчас он в невыясненном состоянии?
Есть кое-что, что Сэм отлично усвоил за всю свою жизнь охотника. Можно доверять, можно любить, можно ненавидеть, но если ты не знаешь того, что исправит любую из этих эмоций, но делать все равно нужно – это лишь иллюзия. Интуиция не заменит знания, ровно как и излишняя чувствительность и паника. Может ли он признать, что растерял всякую чувствительность? Нет. Но его незнание превышало все остальное – он не знал, что чувствовать, потому что не имел представления, из-за чего. Сколько раз они стремились действовать, считая, что состояние «не знаю» - момент слабости и исчезнет во время действовать? Сколько раз ошибались? Чем бы он помог Габриэлю, если бы прямо сейчас бросился бегать кругами и волноваться, разбивая мысли на тысячи путей – как быть с Ханной, как быть с ним самим, как быть, если ты каким-то образом остался единственный? Как было бы, если бы не было тебя, думал Сэм о себе, осторожно поднимаясь с кровати. Его давно забытые знания подсказывали, что резкая потеря крови приведет к нарушению поддержки постоянной температуры, и Габриэль, возможно, почувствует вдобавок к неизвестной слабости еще и холод. Он натянул найденный на кресле плед на плечи бессознательного архангела, склоняясь на секунду, чтобы понять, дышит ли он.
Он дышал. Тяжело, пусть и бесшумно, неровно, через силу, и каждый выдох прорывался сквозь приоткрытые пересохшие губы.
До тех пор, пока он не довериться ему, Сэм не сможет ничего сделать. Может быть, только одно.
Он сбежал с лестницы так быстро, как только мог. Темная гостиная в два хлопка озарилась мягким светом. Сэм шарил взглядом по пространству рядом с телевизором, но не мог найти ни единого провода. Вероятно, подключение компьютера к телевизору было исключительно добровольным, таким же, как и свет. Достаточно было найти ноутбук и как-то вывести его на телевизор на втором этаже, потому что знать о проблемах архангелов после смерти могли бы быть такие же архангелы.
- Давай же, давай, - торопился Сэм, постукивая по клавишам ноутбука, ожидая, пока он загрузиться. Приветственный значок, привычная заставка – радостная девочка на качелях в один из осенних дней, в шапке Габриэля и в его же шарфе, замотанная так, чтобы любой простуде не было ни единой возможности добраться до нее – и миллион документов на рабочем столе с названиями покруче шифровки военных сил США.
Программа загружалась слишком долго, мигая голубым значком. Тем не менее, он не сдержал облегченного выдоха, увидев зеленый значок напротив нужного имени. Гудки шли слишком долго, один, второй, третий, и вот наконец…
Люцифер, еще не поднимая взгляда, искал где-то за кадром наушники. Мгновение – и он поднимет взгляд, чтобы вместо брата увидеть удивительно назойливого охотника. Сэм сглотнул, вспоминая каждый момент, что ему пришлось пережить, как только стена в его голове была разрушена. Он выглядел не столь враждебным и тем более не опасным, скорее, домашним, в светлой полосатой футболке и растрепанными волосами, и это единственное, что успел разглядеть Сэм, прежде чем Люцифер действительно поднял взгляд.
Он хотел убежать. Слишком свежи были воспоминания о всей той крови, что сопровождала их знакомство. Все разрывающие картины о горящем личном аду тет-а-тет с этим существом, так и оставшимся в теле нескладного мужчины с почти белыми волосами и живым лицом, удивительным для дьявольского образа. Все сломанные жизни и надежды.. Их жизни. Разве он мог придумать это? Разве это его страх принял форму Люцифера? Разве всего этого не было?
Но он не собирался немедленно вспоминать о чем-то, что давно случилось. Он смотрел на Сэма без выжидания охотника, ждущего свою жертву, скорее… обеспокоенно, отлично понимая, что просто так он бы не позвонил.
- Что именно? – только и спросил он, правда, достаточно тихо.
-Я надеялся поговорить с Майклом, - честно признался Сэм, понимая, что его лицо на весь экран вряд ли скрыло мимолетный страх и может отголоски старой боли. Вряд ли стоило глупо врать.
- Он, - Люцифер оглянулся куда-то в тьму комнаты. – Слишком устал. Он и так плохо спит.
У Сэма не было времени размышлять о том, как может плохо спать архангел Майкл. Скажем, он вообще не совсем свыкся с мыслью, что недостижимые высоты этих ангелов (которые раньше не воспринимались столь значительными) сейчас перевесили ровно наоборот. Он осознавал, что они люди, но мозг запоздало ждал от них чего-то высшего.
- Можешь переключиться на телевизор в спальне? – он бы понял любую подколку. Она бы вернула его к реальности. Но Люцифер кивнул и легко коснулся клавиатуры под камерой. Момент – и экран погас, демонстрируя явное отрицание всего происходящего. Сэм захлопнул его и бросился наверх.
- …. Уверен, что нет? – услышал он обрывок фразы Люцифера. Даже голос звучал абсолютно не так, как его помнил Сэм. Он был тише, уравновешеннее и почти красивее, если бы можно было абстрагироваться от того, что он виноват во всем бардаке жизни Сэма.
- Я бы заметил, - голос Габриэля, однако, той же силой похвастаться не мог. Создавалось впечатление, что он как раз подхватил сильнейшее воспаление, сжиравшее каждый звук и превращавший его в песочный перелив. Абсолютно сухой и на грани полушепота, который не мог не привести к… Кашель. – Поверь… Мне.
- Я верю своим глазам, - возразил ему Люцифер и спокойно перевел взгляд на Сэма. – Когда это началось?
Сэм нахмурился, не отводя взгляда от сгорбившейся на кровати фигуры. Габриэль обхватил рукой другое плечо, стремясь сжать грудную клетку максимально возможно. Глаза больным светом горели на разом побледневшем лице, еще сильнее, чем всего лишь пару минут назад, а волосы потеряли всякий цвет, облепив мокрое лицо. Он вряд ли хотел, чтобы Сэм был здесь. Но он не мог не знать, что Сэм слишком упрям в своей заботе. Видимо, Габриэль решил демонстрировать то же упрямство.
Он вспомнил, когда увидел впервые выражение боли.
- Вчера с утра, - уверенно ответил он, опускаясь на кровать. Люцифер, опершись подбородком на сложенные руки, наблюдал за ними, размышляя.
- Ты не помнишь? – уточнил он у нахмурившегося Габриэля. Тот покачнулся, все еще сидя на кровати, но смог не упасть на спину, схватившись за спинку. Рукам он не доверял.
- Ханна. Это был сон? – спросил он у Сэма, и эти слова заняли у него чуть больше времени, чем обычно.
Сэм покачал головой. Может, к лучшему было то, что Габриэль не помнил последних часов. Он вряд ли смог объяснить архангелу, почему сделал именно так. Подумать о том, что объяснять надо было ему самому, почему ему казалось, что объяснять нужно было Габриэлю… Слишком сложная мысль для такого момента. Он не хотел, чтобы Габриэль помнит то, с какой готовностью Сэм обнял его в ответ.
Он покраснел.
- Последние пару часов, - Габриэль глянул на часы. Повязка промокла вплоть до боков, мгновенно, стоило ему напрячь руки. Зачем-то он хотел встать.
- Даже не думай, - одновременно рявкнули и Сэм, и Люцифер, даже не подумав, впрочем, переглянуться. Это было бы чрезвычайно неловко, осознать себя как врагов, а через несколько секунд уже неравнодушных к одному и тому же человеку.
- Ты точно не знаешь? – уточнил Люцифер еще раз, покачав головой и набирая что-то на клавиатуре. – Это непохоже на простуду, так что и обманывать придется классом повыше. Просто покачай головой, - Габриэль невесело усмехнулся. – Тогда и я не знаю. Возможно, это займет некоторое время, прежде чем мы найдем решение. Или ты можешь озвучить его сразу, если знаешь.
- Оттого, что мы произнесем это вслух, оно пройдет само собой, чем бы то ни было? – хмыкнул Габриэль. – Нет, я бы заметил, - он сказал это со странным убеждением той силы, с какой обычно люди убеждают… себя. Сила в его голосе была так же сильна, как и хрупка, а слабость, судя по напряженным мышцам, росла.
- Приглядишь за этим болваном? – слово настолько не вязалось со всем озабоченно-флегматичным видом Люцифера, что Сэм усмехнулся. Так же невесело. Если Люцифер отказывался паниковать немедленно, значит, дело и впрямь катилось в неизвестность. Он обернулся на Габриэля, ожидая его протеста, но тот словно бы и не слушал – он закрыл глаза, стискивая зубы одновременно с тем, как прозрачная капля стекала по его виску.
- Сколько потребуется, - кивнул Сэм.
- К утру должно полегчать, но до утра вряд ли будет лучше, - предупредил их Люцифер, снимая наушники и отключаясь.
О, безусловно, а он думал, подобные раны исцеляются в секунду.
Отчего-то он был слишком раздражен.
Габриэль за его спиной медленно сполз на подушку, не осознавая, что на спине лежать слишком больно. Глядя на него, Сэм готовился к долгой ночи.
Он мог перевязать и зашить раны от оружия или нечисти. Как ухаживать за больным человеком, он не знал до сих пор. Насколько лучше, особенно такому, как Габриэль, станет лучше, если Сэм просто останется рядом.
Когда Сэм протягивал ему стакан с водой и помогал держать под многозначительным – или наоборот, бессмысленным от слабости взглядом – он уже знал ответ. Не насколько. Просто станет.
Ведь именно поэтому люди бояться оставаться одни.
В конечном итоге они все равно слишком слабы.
***
- Тебе не обязательно сидеть прямо здесь, - в который раз постарался возразить Габриэль, откашливаясь глухо в подушку и приподнимая голову, чтобы посмотреть на Сэма. Тот, поджав губы, демонстративно забрался на кровать с ногами, устроившись с книгой в руках. Если верить обложке, она должна была рассказать ему об увлекательных приключениях в древний Египет, что-то из раздела фантастики с уклоном в религию. Он не успел пролистать и пары страниц, как архангел постарался заговорить с ним, убеждая, что ему совершенно нечего тут делать.
- А почему бы мне сидеть не здесь? – парировал Сэм, сомневаясь по поводу промокшей кровью повязкой. Кто знает, остановилось ли кровотечение и стоит ли разматывать ее. Судя по налетам выражения боли на лице архангела, ему не становилось лучше. В какой-то момент поздней ночи, в те долгие часы прямо перед двенадцатью часами ночи, те самые глухие часы, когда что-то кажется абсолютно нескончаемым, он заметил, что Габриэля бьет дрожь. Он старался ее скрыть, постоянно ерзая под одеялом и пытаясь скинуть его одновременно. – Холодно? – уточнил он, и так зная ответ. Борьба с захватившим раны нечто должна была так или иначе вылиться в физические проявления, но чем больше Сэм думал о ходе подобной болезни, тем больше запутывался. Он в самом деле не знал.
Габриэль не ответил, но разом натянувшееся на его плечах одеяло сказало больше. Он старался завернуться в него еще сильнее, вжимаясь носом в подушку и сжимая кулаки так, что побелели костяшки пальцев. В этот момент он выглядел гораздо ближе к своему новому статусу человека. Человека человеком делает высшая нервная деятельность – именно она в ответе за фантазию, любовь… и боль. Его знакомство с болью проходило труднее оттого, что он не представлял такой раньше никогда.
Для Сэма это был один из тех моментов, когда последняя часть мозаики поворачивается под правильным углом. Габриэль и образ человека окончательно слились в его представлении.
Он осторожно прикоснулся к пылающей коже плеча, проверяя, насколько бывший архангел пребывал в сознании. Он не открыл глаз.
Сэм вздохнул. Он помнил, как температурный холод взбегал по спине к самой шее маленькими иголочками, настолько маленькими, что те стали сплошной волной. От него трудно избавиться, трудно согреться, трудно перестать дрожать. Он ненавидел болеть – тогда отец оставлял их надолго в мотельных номерах, где от скуки можно было сойти с ума, и все, что Сэму оставалось делать – терпеть, спать или глотать таблетки, которые таскал мрачнеющий Дин, которому не нравилась та или иная школа. Он смотрел телек – и там, если кто-то болел, рядом с ним обязательно оказывался тот, кто то и дело спрашивал, что ему нужно, а то и укладывался рядом, обнимая, защищая и стараясь забрать часть боли. Когда он был совсем маленьким, после просмотра любого фильма с подобной сценой его температура снова росла, и он оставался в постели много дольше. Повзрослев, он привык. Но распространялась ли его привычка на тех, кто был рядом? Для Сэма мир без охоты был новым, и Габриэль помогал ему делать первые решения, но и мир человеческих болезней был, в свою очередь, совершенно новым для бывшего архангела, и это было почти… шансом отдать должное.
Он с трудом отобрал у Габриэля одеяло, заставив того пробудиться от лихорадочного и беспорядочного выматывающего сна. Он успокоил его, пробормотав что-то очень тихо, может, даже «все в порядке» - одна из тех волшебных фраз, которая никогда не зависит от слов – и неловко залез под одеяло, натягивая его на свои плечи. Это показалось таким простым – поддержать того, кому хуже чем тебе.
Он обнял Габриэля за дрожащие плечи, понимая, что тот снова провалился во тьму лихорадки. Это и в самом деле проще – стать ближе. Не поэтому ли Дин допустил Каса так близко, чтобы испытать всю боль потом? Но Габриэль – не Кастиэль. Или ему просто некуда более стремиться. Им обоим.
Он чувствовал прижавшегося к нему Габриэля, раздираемого контрастом огня собственного тела и обманчивого холода сознания, обнимая его обеими руками, выше и ниже широкой повязки, и щекой. Он не знал, было ли легче бывшему архангелу.
Он знал, что так было легче ему самому.
Автор: Sgt. Muck
Бета: curious_Cas
Пейринг: Сэм/Габриэль (Часть I), Дин/Кастиэль (Часть II), НЖП
Жанр: domestic, romance
Размер: макси
Статус: В процессе
Саммари: Рано или поздно на любой войне возникает один и тот же вопрос - а за что, в конце концов, мы сражаемся? Жизнь Винчестеров никогда не уходила с передовой, однако, проведя добрый десяток жизни в борьбе с монстрами, каждому из них приходится подумать о том, какой жизнь была бы после того, как последний монстр был бы убит. Но их собственная нормальная жизнь никогда не оставалась позади этих сражений, в безопасности, она менялась так же сильно, как сами Винчестеры, и в скором времени опасность представляют не оборотни, вампиры или перевертыши. Опасность - в них самих, потерявших все и всех во время этой бесконечной битвы
Предупреждение: ООС, АУ и таймлайн после момента повторного открытия Чистилища.
Благодарности: Огромное спасибо всем тем, кто брался читать по моей просьбе и высказывал свои мнения о незаконченных частях, в особенности Миссис Теннант-Симм и Sorano. Особенно я хотела бы сказать спасибо curious_Cas, героически взявшейся проверять столь большое произведение.
UPD О названии: Название происходит от строчки из песни, которая звучит как "This is why we fight", а выразить сомнение этого утверждения я решила знаком вопроса, хотя грамматически оно неправильное.
Часть I. Научи меня делать выбор
1, 2, 3 главы
4.
читать дальшеОн очнулся от громкого скрипа двери. Повертел головой – приятно-ватная, как после долгого и глубоко сна, которого вряд ли стоило ждать в такой позе на самом краю кровати, в страхе, что можешь задеть кого-то и заставить проснуться. Было что-то странное в том, что они спали на кровати в детском доме – да что скрывать, невероятно странное – но если бы Сэма спросили, если не здесь, то где еще, он затруднился бы ответить. Жизнь и впрямь напоминает бесконечную череду решений и поступков, но разве способны мы решать каждый день? Все его мысли до затягивающий темноты свелись лишь к одному – решать он был не готов. Переломный момент, когда его прошлое вызывало волны паники, а будущее – слабость в коленях от непостижимости, той самой, что преследовала его еще ребенком, напоминала ему о том, что в действительности он, по колено в крови, не сделал ничего, чтобы отчасти понять сложное явление жизни. Но он упорно забирал ее, когда-то в школе без запинки отвечая предпосылки теории эволюции. Может, вся эта нечисть – лишь последствия эволюции, имеющая свои права на жизнь и смерть, свои механизмы регулировки и свои критерии выживаемости вида? Разве появились вампиры лишь вчера? Разве захватили они за это время Землю? Нет, человек оставался господствующим видом, забывая, что это не значит, что он такой один, а охотники лишь мстили или пытались придать своей жизни какой-то смысл. Некоторые сделали из этого профессию, семейное дело. Кто-то должен, кто-то нет, скажите собирателю ракушек, что он потратил часы жизни впустую, и он пожмет плечами, потому что даже если это и так, сожаление убьет все последующие.
Сэм не сожалел о том, что пошел тогда за братом. Может быть, он чувствовал, как что-то в его окружении, девушке и учебе оставалось иронично-призрачным, как если бы он был в еще одном ТВ-лэнде. Он лишь сожалел, что пусть этот оказался настолько долгим, насколько противоречивым. Они спасали людей, они убивали людей. Кто знает, кому из следующего поколения они позволили жить? Кому позволили изменить мир? Это не касалось его, Сэма.
Просто он устал думать за весь мир.
Скрипнули половицы под еще одним потемневшим ковром. Сухонький пожилой человек, без единого намека на бороду, скорее морщинисто-добрый, опирался на тускло-поблескивающую трость и смотрел на них из-под складок над глазами, выцветшие брови странно выгнулись, изображая уставший-всепрощающий вид. Тусклые глаза не лучились особым знанием или властью, он просто смотрел, невластный над чужими жизнями и не в праве кому-то наказывать, но достаточно железный в своих решениях, сколь бы сомнений они не вызывали у окружающих. Старый серые костюм на сгорбленной фигуре и ярко-красный уголок платка, выглядывающий из кармана – он был так же стар, как и это здание, словно бы родился вместе с ним, отложился каждой пылинкой на потрескавшихся стенах, исследовал каждым лучиком солнца и узнал все слабости любой юркой каплей дождя. Он как будто был этим домом, тем духом, что никогда не позволил бы детям считать это место настоящим домом. Он был холоден и сух, как хозяин гостиницы, не вполне понимающий, что его отель должен быть заменой дому на пару ночей. Он видел слишком много надломленных судеб детей, слишком мало сумел устроить, чтобы тратить на это самого себя. И в то же время он знал многое. Он был инструкцией, оставляющей все чувства воспитательницам и дежурным горничным, без единого слова менявшимся тут же, стоило хоть одной из них неодобрительно коситься в сторону больного малыша.
Габриэль сказал ему, что это место- последнее, где собирают действительно проблемных детей, где их пусть и с трудом лечат, но хотя бы не усугубляют, вовлекая в привычную битву за иерархию. Последнее место, где каждый слабый и хилый малыш был равным среди таких же, а быть равным – уже одна из главных роскошей обычного человека. Социальность сопровождает высшее развитие, но в действительности социальность – лишь бодание друг друга своими призрачными и острыми щитами, под которыми не осталось ничего, кроме постоянной слабости.
Но разве слабости не было много лет назад? Или все эти годы эта битва продолжалась, а сейчас превратилась в холодную войну?
- Я бы разбудил этого молодого человека, но он слишком напряжен для чужих людей, - глубоким кроющим остальные звуки голосом, приглушенным и оттого более уверенным в себе проговорил директор, кивая Сэму на спящего Габриэля. – Однажды я ломал нос, юноша, и это весьма хлопотное дело.
Сэм склонил голову на спящего бывшего архангела, еще сильнее прижавшего к себе Ханну и свернувшегося почти клубочком вокруг нее. Разных оттенков светлого волосы перепутались, так сильно Габриэль стремился закрыть собой девочку, ладонью осторожно прижимая ее голову к себе, накрывая затылок, касаясь носом ее горячей щеки. Ханна обладала невероятно светлым оттенком, тогда как Габриэль мог похвастаться чуть более золотистым, который в темноте сходил за темно-русый. Он в самом деле походил на человека, готового без подготовки ответить на любое раздражение, обвиняя во всем степень своего напряжения.
Сэм не представлял, как не получить в нос самому.
Вероятно, он не должен был трогать девочку. Звать архангела по имени тоже было рискованно – на границе сна он бы решил, что кто-то зовет его бывшую сущность, и трудно сказать, насколько болезненно он воспримет тот факт, что она бессильна, когда весь процесс пробуждения все еще будет думать, что обладает силами.
Касаться архангела тоже казалось делом безнадежным. Он, вероятно, спал невероятно чутко, не потеряв вместе с силами все воспоминания о возможных опасностях.
Решение сформировалось в его голове прежде, чем он додумал последнее «если».
- Гейб, - осторожно и медленно протянул он, словно давая бывшему архангелу осознать, что это голос знакомого ему человека. – Тут директор, он хочет поговорить с тобой, - он коснулся предплечья, надеясь, что этого будет достаточно.
Габриэль нахмурился во сне, поворачивая голову и сильнее вжимаясь в подушку щекой, не чувствуя, как волосы, намагнитившись, тонкой сетью накрыв и щеку, и нос, и глаза, причиняя определенно легкую щекотку. Тем не менее, он старался не двигаться, даже не находясь в бодрствующем состоянии – забота о девочке, которую он определенно ощущал в своих руках, превышала все уровни и сопровождала все фазы сна.
- Это важно, - добавил Сэм тихо, сжимая предплечье сильнее. Габриэль наморщил лоб и неуверенно открыл глаза, чтобы, проморгавшись, уже серьезнее посмотреть на Сэма через собственные легкие пряди. Он раздраженно сдул их, ладонью потирая помятую от долгого и неудобного сна щеку и посмотрел почти без каких-либо ожиданий подвоха на Сэма.
Винчестер молча переадресовал взгляд директору.
- Я был бы рад видеть тебя у себя в кабинете, - кивнул ему директор. Затем смерил взглядом тут же севшего на кровати Сэма. – И этого мальца прихвати, нечего тут чужим по коридорам без присмотра шастать.
- Я был бы рад не видеть тебя всю оставшуюся жизнь, - довольно зло ответил ему Габриэль, укладывая крепко спящую девочку на другой бок, накрывая заново сползшей по маленьким плечикам курткой. Сэм в удивлении вскинул на него взгляд, секунду назад будучи в размышлении о том, что подумает девочка, если проснется. Настолько невозвышенной была агрессия в словах архангела, что он не мог поверить своим ушам. Но, подумав, он признал, что усталость и раздражение – естественная реакция, если не самая лучшая, для того, кто с легкостью летал над такими же людьми многие тысячи лет.
Было ли его наказанием помнить все это?
***
-Ханна, «Любимая Богом», - начал, откашлявшись сухо, директор, указав вошедшим на два продавленных, когда-то шикарно-красных и может даже велюровых кресла перед своим столом. Сам он стоял у большого окна, занавешенного тяжелыми портьерами, в которых прятался ни один галлон пыли. – Одна из самых активных девочек среди всех моих подопечных, когда она появилась на нашем крыльце шесть лет назад, я не надеялся, что когда-нибудь она сможет найти того, кто полюбит ее, несмотря на слепоту. Мы не смогли найти ни единого упоминания о родителях, не смогли определить, почему она ослепла, но были так удивлены, когда малышка, вместо того, чтобы плакать, принялась бегать по всему дому, как только сумела твердо устоять на ножках. Она была единственной, кому приходило в голову позже летать на портьерах через холл. Я спросил ее, почему она сделала так, ведь она могла упасть и разбиться. Она, совсем карапуз, с полным ртом молочных зубов, ответила мне, что люди падают, но иногда, когда они падают, они летают, - на его высохшем лице не проступило ни единой эмоции, лишь свет в глазах вспыхнул на секунду ярче, а может, это была вина шального отблеска огня в таком же пыльном камине.
Сэм, почему-то подавляя порыв улыбнуться, взглянул на лицо Габриэля. Но вместо ожидаемого отсутствующего выражения человека в воспоминаниях, он вцепился в подлокотник кресла и смотрел на директора, не видя его. Его губы шевельнулись, словно он повторил это. «Иногда, когда ты падаешь, ты летишь». Он разобрал это отчетливо. Что-то было в этой фразе такого, что заставило архангела побледнеть?
-Тебе было трудно поверить. Помнишь, каким ты явился сюда? – директор кивнул на стопку листочков на своем столе. – Ты умолял разрешить забрать ее. Я был бы рад – ты возился с ней так долго и так отчаянно, как может только тот человек, что яро желает принять на себя хоть какую-нибудь ответственность, провалившись раз или два до того. Ты умеешь видеть ошибки и умеешь исправлять их, но ты не умеешь предугадывать их, верно, Гавриил?
Сэму резануло слух непривычным произношением знакомого имени.
- Кто назвал тебя так, Гавриил, «помощник Бога», - в надтреснутом голосе директора звучал странный акцент, почти напевный, когда он произносил непривычное имя. – Ты не рассказал мне ничего о том, кто сделал тебя таким, но требуешь, чтобы я доверил тебе жизнь ребенка.
- Я слишком долго завоевывал твое доверие, - зарычал Габриэль, подавшись вперед. Черты его лица неуловимо заострились, особенно – линия и кончик носа, преображаясь гневом. – Я позабочусь о ней лучше, чем кто-либо на этом свете, ты, старый всезнайка!
- Тише, - директор, подойдя к креслу Габриэля, невозмутимо отвесил ему щелбан. – Ты слишком горяч, а уже немолод. Умерь свой темперамент, он погубит все, что ты сделал или еще сделаешь хорошего. Может, сам Господь свел вас. Но к таким, как Ханна, отношение особое. Их оберегают, запирают в домах, но вместо того, чтобы позаботиться по-настоящему и отдать тем, кто ночи проводил здесь с ними, они заботятся так, чтобы их нельзя было забрать домой. Я не в ответе за эту систему, но если не будет меня, система поглотит их полностью.
- Я должен сказать тебе, какой ты молодец? – пробурчал Габриэль, разглядывая морщины вокруг глаз. – Я не скажу, мне пришлось танцевать вокруг тебя год, чтобы ты разрешил мне брать ее домой хоть на несколько дней. Я был здесь, когда она болела, я был здесь, когда она впервые смогла сама дойти от игровой до спальни. Я был здесь с ней каждое мгновение с тех пор, как познакомился с ней. Почему ты не можешь разрешить мне?
- Все изменилось, глупец, - неожиданно громко рявкнул на него директор, постучав тростью, что только что снял со своего кресла. Габриэль замолчал, глядя на него уже непонимающим и бессильным взглядом. – Ты встал ради нее на ноги, я видел это, но я ничего не решаю, хотя будь моя воля, я бы выпорол тебя, как непослушное дитя, - он постучал костяшками пальцев по лбу Габриэля. – Они забирают их. Их всех.
- Всех? – эхом повторил Габриэль, с болезненной доверчивостью смотря на старика. – Дом был признан слишком старым еще пару лет назад, почему именно сейчас?
- Ты мечтал, чтобы я не имел власти, теперь я бессилен, - он стукнул тростью по полу снова, выражая синхронную с ним боль. – Они отравляют меня на пенсию, в этот чертов дом для одиноких сумасшедших стариков. Они заберут их всех и рассортируют по всему штату, в неспециализированные клиники, и ни один из них…
- Больше не получит шанса справиться со своими проблемами, - закончил за него Габриэль, закрывая лицо ладонями. – Они заберут и Ханну.
- Никто не даст тебе ее больше, Габриэль, - уже спокойнее заявил директор, поворачиваясь к ним спиной. Сэм лишь переводил взгляд с одного на другого, признавая, что их история чуть дольше той, что рассказал ему когда-то бывший архангел. – Это было запрещено и будет запрещено. Я доверял тебе, но кто будет следующим ответственным за этих детей, я не знаю. Я жалею лишь о том, что я не умер прежде, чем вынужден буду испытать всю ответственность за то, что не смог продержаться чуть дольше. Может, Микки в один прекрасный день смог бы встать на ноги. Может, Алекс смог бы заговорить. Может, Элис улыбнулась бы. Только не здесь.
- Неужели ты и впрямь ничего не можешь сделать? – скривился Габриэль, стремительно отрываясь от кресла.
- Убирайся отсюда, - устало махнул ему старик. – И молодчика своего забирай, он думает слишком громко и слишком правильно. Мало я тебя уму-разуму учил, так и второго балбеса притащил. Любовь, юноша, исправит многое, но если на ее пути стоит не весть какой разум, то можно сломать все на тысячи мелких осколков и никогда не восстановить это. Решайся, пока юный, - первый раз за весь разговор обратился директор к опешившему Сэму.
- Сколько у меня есть? – Габриэль стоял, выпрямившись, невысокий, но настолько готовый к бою, насколько это вообще возможно.
- Через пару дней они начнут вывозить их по одному. Я снят с должности сегодня утром, - и с этими словами директор закрыл за ними дверь. – Помни, даже если тому, что ты делаешь, может никто не поверить, они будут бессильны против твоей собственной веры.
Сэм спускался за архангелом и не мог понять из миллиона вещей перво-наперво лишь одну. Почему с этими словами Габриэль посмотрел на него с такой болью, с какой никогда не смотрел раньше?
***
- Ты вернешься, правда? – шепотом спросила Ханна Габриэля, вновь стоящего на коленях перед ней. Он опустил голову, уткнувшись носом в маленькое плечо, а девочка совсем по-взрослому погладила его по голове. – Я люблю тебя, - сказала она ему важно, перебирая так же, как он ей, мягкие пряди. Он покачал головой, не в силах ответить ей. – Но люди всегда приходят и уходят, хотя и не хотят, - она пыталась говорить с пугающей серьезностью, но слезы уже сверкали в уголках зажмуренных глаз. – Я не хочу, и ты не хочешь, но раз так надо, - она скривила губки, стремительно краснея. – Я не успела сказать «пока» Фредди, скажешь за меня, хорошо? – она шмыгнула носом, вытирая неловко кулачком сверкнувшие слезы. Архангел посмотрел на нее, подняв голову. Он попытался улыбнуться ей, но получилось не то, чтобы отлично. Он закрыл глаза на секунду, давая соскользнуть с ресниц собственным слезам, и улыбнулся от того, насколько слабо выглядел. Он только кивнул, не доверяя своему голосу. – А ты совсем-совсем не сможешь приехать ко мне? Ты не рассказал мне про принцессу и чародея, там, где принц еще был таким глупым, - она улыбнулась ему бессильно в ответ, касаясь ладошкой его мокрых щек.
- Все будет хорошо, - наконец заговорил ангел, все еще неуверенно улыбаясь сквозь слезы. Они абсолютно не делали его слабым, думал Сэм. – У них все будет хорошо…
- Не рассказывай мне сейчас в сокращенном варианте, я не успею почувствовать себя принцессой, - оборвала его Ханна, потискав его за щеку. Слезы намочили аккуратный красный воротничок стандартной формы обитателя этого дома, но она улыбалась архангелу так же, как он ей. Почти сильно.
- Ты уже принцесса, - он снова обнял ее, поднимаясь на одно колено. – Моя принцесса, - шепнул он ей на ухо, целуя висок и лохматя неосознанно слабо заплетенные косички.
- Сэм, ты же присмотришь за ним, правда? – она вытирала слезы запястьем, вытирая влажные ладошки о форменную юбку. Габриэль почти отпустил ее, оставив ладонь на плече, а она уже пыталась отодвинуться, словно боялась, что еще несколько секунд – и она не сможет отпустить Габриэля.
- Обязательно, - без лишних сомнений пообещал ей Сэм, наклоняясь и беря девочку на руки, чувствуя, как что-то рвется в его сердце вместе с тем, как крепко Ханна обнимает его за шею.
- Он же без меня не сможет, - быстро-быстро прошептала ему она. – Ты ему не говори, что я сказала, он не знает, как я ему нужна. Он ложиться поздно, иногда мне придется ему приказывать, представляешь! А без меня он не гуляет, он не любит разговаривать с прохожими, даже если он спрашивают, сколько время.
- Я присмотрю за ним, - повторил ей Сэм, обнимая ее каким-то ставшим привычным движением. Относительно вернувший себе хладнокровие Габриэль поднялся на ноги и положил ладонь на напряженную спину девочки. Она плакала у Сэма на плече, а он никогда не чувствовал ничего более ужасного, чем детские слезы. – Ты же знаешь главный секрет сказок, правда? – Ханна отстранилась, прикусывая губу. Она помотала головой, вытирая подбородок. Заплаканные и покрасневшие глаза смотрели на него с надеждой, а он не мог ее не оправдать. – В сказках всегда есть часть правды, тебе решать, какая именно, - он убрал прилипшую прядь с вспотевшего лба. – Я видел сказку наяву.
- Правда? – ее глаза расширились в недоверии. Габриэль за спиной девочки грустно улыбнулся, потирая лоб.
- Но я тебе расскажу потом, когда мы приедем к тебе уже в новую комнату, хорошо? – спросил ее Сэм, осознавая, что с того момента, как он впервые поднял ее на руки, он научился различать ее небольшой вес.
- Ты даешь мне слово? – подозрительно уточнила Ханна, протягивая руки к Габриэлю. Он позволил ей устроиться. Но помимо боли душевной на его лице отразилась боль физическая, неожиданная, так, что он резко выдохнул и наморщил лоб, опуская взгляд. Это вряд ли можно было считать нормальным приступом. Хотя кто знал, что нормально в физиологии бывших архангелов.
- Честное скаутское, - совсем уверенно сказал Сэм, улыбаясь ей так обнадеживающе, как только мог.
- У тебя очень добрые глаза, Сэм. Ты смотришь очень тепло, - задумчиво пробормотала Ханна. – Но у меня больше нет слез с вами прощаться, - постаралась сказать она беззаботно, но стоило ей перевести взгляд на Габриэля, как выражение лица снова изменилось. – Я отпускаю тебя, хорошо? – она подняла руки в воздух. - С тобой было так здорово.
- С тобой тоже, - тихим голосом ответил ей архангел и с усилием опустился вновь на колени, чтобы отпустить девочку.
Шаг назад. Так трудно, так невыносимо заставить разжаться руки: маленькую ладошку в большой, такой же неуверенной. Еще один шаг, еще труднее отпустить, потому что теперь – почти навсегда. Последний. Больше нельзя, потому что отрывать раз за разом еще больнее, чем отпустить лишь единожды. Вздохнув и не удержав поток слезы, Ханна с удивленным возгласом выскочила за дверь.
Габриэль оставался на коленях еще несколько мгновений, прежде чем смог подняться и забрать у Сэма свое пальто. Слезы на его щеках высохли, оставив лишь глаза гореть болезненным и острым светом. Он не произнес ни слова, пока они спускались по массивной темного дерева лестнице, ведущей в холл, а стены провожали их тишиной, привычной для тихого часа. Молчал, пока они стояли на холодной улице, ожидая автобус.
Молчал всю дорогу.
Стоило ли Сэму уходить?
Решение зайти за сумкой привело за собой следующее решение. Стоило Габриэлю закрыть дверь, не особенно осторожно, рванув замок и провернув его с невиданной силой, а затем, развернувшись, он лишь секунду вглядывался в удивленное выражение лица Сэма, прежде чем сделать шаг вперед и устроить лоб на его плече, бессильно выпуская из рук темную шапку.
Он не говорил, не плакал, едва ли дышал. Просто стоял так, признавая, что нуждается в поддержке, и по сути, вряд ли оставались силы выяснять, почему, зачем, кого именно. Стоял, не обращая внимания на то, что мокрое от снега пальто тяжелело в теплом помещении, на то, что Сэм не знает, что ему делать. Иногда признать самому – не самая главная проблема.
Иногда получить ответ на собственное признание гораздо важнее.
***
В темном коридоре, куда не попадал последний дневной свет, такой слабый в зимнее время, все еще пахло утренним уютным завтраком: испеченными оладьями и сладкими нотками сиропа, свежим кофе и может шоколадом, хотя Сэм не помнил его с утра. Ему не было жарко в расстегнутой зимней куртке, скорее, приятно тепло, пожалуй, жарко было лишь его плечу от неслышного дыхания архангела.
Он не знал, как это случилось. Они подняли руки абсолютно синхронно, при том, что Габриэль так и не поднял взгляда. Сэм обнял его так же, как недавно сам архангел – девочку, скорее защищая, чем успокаивая. Говорить, что все нормально – бесполезно. Сказать, что все будет хорошо, потому что теперь здесь ты – действеннее. Они не столкнулись руками, толком не зная, что нужно каждому из них.
Пальцы Сэма легко зарылись в невесомые пряди в том жесте, в котором так отчаянно прижимают голову к груди, тогда как второй рукой он поддержал его, устроив ее на пояснице. Вздохнув едва слышно, Габриэль опустил руки на его талию, так и не сцепив за спиной, лишь ладонями проведя по бокам. Так же удобно и так же близко, как и неловко, но, похоже, одному лишь Сэму. Габриэль слишком устал, чтобы думать об этом. Думал ли он вообще? Как он воспринимал самого Сэма? Не может быть, чтобы после всего, что было, он не испытывал тех же сомнений. Они начинали общаться как старые знакомые, разом ставшие друзьями – рывком, необходимостью, обстоятельствами, а, погружаясь с головой, пытались вспомнить, что раньше удерживало их на расстоянии. Что было, то прошло, но проходит не что-то, а вся жизнь.
Быть рядом с кем-то было приятно. Было отчаянно позабыто, в спешке, как не нужное, а он почти и забыл, как это – выражать чувства словами, не то, что жестами. Но обнимая того, кто почему-то нуждался в этом – хотя Сэм плохо помнил, что могут сделать объятия – не зная, какие точно обещания он дает, он вспоминал, что бывает не только жар Ада, но и тепло другого человека, которое было сильнее всякой магии. Ведь объятие матери излечивает, брата – поддерживает и поддразнивает, любимого человека – чувствовать себя живым, но объятие друга может давать все и сразу. Один из потрясающих феноменов человечества – пока ты чувствуешь, ты жив. То, что ты чувствуешь, заслуга окружающих тебя людей. Ты жив, пока рядом есть хоть кто-то.
- Без нее я не знаю, зачем был вновь отправлен сюда, - наконец, подал голос Габриэль, едва слышно, хрипло от долгого молчания, без какой-либо эмоции. Головы он не поднимал, пряча лицо и все еще покрасневшие местами щеки в расстегнутой куртке Сэма.
- Она была твоим отвлечением? – спросил его Сэм, не особенно надеясь на ответ.
- Она была тем, что позволяло мне бегать от себя, - неожиданно честно и перед самим собой признался Габриэль. Затем едва заметно потерся носом о край шарфа. – Этого было достаточно, чтобы я привязался настолько…. Я должен был спасти хотя бы кого-то за то, что мне была подарена эта жизнь. Но я полюбил ее как родную дочь, которой у меня не было и быть не могло.
- «Иногда, когда человек падает, он летит», - повторил Винчестер шепотом, боясь эффекта, что могла произнести эта фраза. – Что это значит?
- Ангельская поговорка, это значит, что один из ее родителей все-таки был ангелом. Она никогда не говорила этого при мне, - он чуть расслабился – опустились напряженные плечи. – Но это не так важно. Дети ангелов ничем не отличаются от обычных, это все, что я знаю. Дело не в том, кто она, а в том, что она – часть меня. Я не знаю, как я к этому пришел… - он не договорил, но сильнее обнял Сэма, сцепляя наконец руки. – Я даже не знаю, насколько важно для человека подобное. Не знаю, как нужно было правильно. Не знаю, как спасти.
- Почему из того дома нельзя будет забирать ее так же? – это был, пожалуй, один из самых главных вопросов за этот вечер. Сэм резко выпрямился, сообразив, что настолько склонился к архангелу, пытаясь дать ему какое-то ощущение защиты, что почти почувствовал назойливый, но очень тонкий запах пахнущей елочки в такси от его волос.
- Я знаю этого старика несколько лет. Я был там каждый день, я был там, когда она болела корью, был, когда они пытались отремонтировать хотя бы пару комнат, был, когда они наводили порядок в саду. Он вроде как взял меня под крыло. У него я впервые нашел книгу из этих, фэнтези на основе мифов, впервые раскритиковал. Он увидел во мне возможности, несмотря на то, что соврать о прошлом я так и не смог, и устроил на работу. Когда я смог более ли менее быть похожим на преуспевающего взрослого человека, он толкнул документы, по которым я мог брать ее, - Габриэль рассказывал незатейливую историю почти без эмоций. – Я жил там с его разрешения поначалу, и хотя считалось, что она прятала меня, он все-таки точно знал. Иногда у меня ощущение, что он понимает, кто я такой.
- Потому он зовет тебя другим именем, - кивнул Сэм. – Европейским?
- Да, как только не назовут, - Габриэль, кажется, невесело усмехнулся. – Путь так далек, но конец там же, где и начало. Правда так больно делать одни и те же ошибки снова?
Он был таким маленьким в его руках. Он был гораздо ниже, чем сам Сэм, гораздо меньше, гораздо слабее и таким же запутавшимся, каким бы уверенным он ни казался раньше. Могли ли быть отношения построенными на том, что один делает уверенный вид тогда, когда сомневается другой, и наоборот, на самом деле не зная вместе, как было бы правильно? Какие отношения будут построены таким образом? Друзья, что раз за разом каждую проблему разбирают сами, нуждаясь только в том, чтобы рассказать о ней и разложить тем самым по полочкам? Или…
Он не успел подумать. Замолчавший Габриэль неожиданно потяжелел в его руках, хватка ослабла, а сам он едва не упал, вовремя подхваченный благодаря многолетним тренировкам Сэма. Он даже не успел испугаться – поднял безвольную голову так, чтобы коснуться шеи и проверить пульс, а удостоверившись, что это обморок, немедленно подхватил архангела на руки и донес до дивана за рекордно-короткие сроки. Он мог очнуться сам, а мог и не очнуться вовсе, и отлучаться было опасно, оставляя его в незнакомом месте, не там, где он упал, но и сходить за чем-нибудь, что привело его бы в чувство, он не решался.
Когда, практически скатившись с лестницы и держа в руках нашатырный спирт, он обнаружил Габриэля на том же месте и в том же положении, трудно сказать, почувствовал ли он облегчение. Отсутствие плохого ведь тоже хороший признак, говорили ему когда-то. Он оперся коленом о выдвинутую часть дивана и склонился над Габриэлем, стаскивая пальто и разматывая шарф. Разорвал воротник рубашки, волнуясь в первую очередь о том, как дышит архангел. Как непривычно думать о том, что ему нужен кислород. Он приподнял его голову, прочно запутав пальцы в волосах, готовый удержать его на месте, если понадобиться, и осторожно повел смоченной ваткой перед носом Габриэля на разумном расстоянии. Он ненавидел этот запах каждый раз, как чувствовал его. Он словно закладывал весь нос и пробирался до мозга, но в то же время оставлял стойкое ощущение болезни после себя.
Особенно, если не помогал.
Габриэль неожиданно застонал, так же слабо, сколь и пугающе, и постарался вырваться с противоречивой силой. Сэму пришлось перехватить его под лопатками, где ладонь наткнулась на абсолютно мокрую ткань.
Его ладонь раскрасилась темной в сумерках кровью почти полностью.
***
Когда он провел влажным ватным тампоном в последний раз – наверное, в сотый или даже больше, когда он только снял залитую кровью рубашку Габриэля, его взору предстала залитая кровью спина – он окончательно убедился, что все это из-за пульсирующих и покрасневших симметричных ран, что сейчас были максимально раскрыты. Старые шрамы вновь кровоточили, а места вокруг них опухли так сильно, что не было видно углов обеих лопаток. Кровь уже начала подсыхать кое-где: вероятно, она шла еще тогда, когда они не вышли из дома, но Габриэль, побыв человеком так недолго, уже демонстрировал веру в одно из главных человеческих утверждений – пока я не вижу, все в порядке. Или до того он, будучи человеком, еще не болел, и счел это тем, что может потерпеть. Враг человека в первую очередь – он сам, в физическом или душевном смысле, это вполне сошло бы за второе главное утверждение.
Смысл был только в том, что Сэм абсолютно не знал, что с этим делать.
Есть раны, которые можно зашить и предоставить лечение человеческой природе. Клетки регенерируют, вне зависимости от того, был ли человек существом сверхъестественным или нет. Однако иногда раны физические – лишь следствие травм психических, которые не так-то просто найти, не то, что сшить. Порою искренние, сильные чувства вызывают нарушения в работе организма, и человек страдает сильнее, чем от удара ножом. Но будучи испытанными бывшим ангелом, вряд ли перестроившим сознание, что он вселил в бездушное тело, они преумножаются, рвут оболочку там, где человек и ангел соприкасаются ближе всего, где грань тонка, а человек так слаб. Вряд ли что-то, кроме когда-то ангельской части, ангельского сознания Габриэля смогло бы заново разорвать почти восстановившиеся ткани. Это не облегчало вывода – Сэм не знал, что делать с тем, свидетелем чему никогда не был.
Он осознавал в своих движениях нервозность. Он был из тех людей, что бегут от ответственности, понимая, что отлично знают ей цену и что этим пользуются окружающие, но однажды она все равно их настигает. Сэма настигла вновь: он даже не думал, что мог бы уйти, вызвав обычную «Скорую». Все было слишком просто и слишком сложно в своем начале: на нем уже была ответственность за ту историю, что была у них с Габриэлем. Он был единственным, кто знал, кем был этот невысокий мужчина в прошлом, а раз это определенно вязалось с физическим страданием, он не мог это проигнорировать.
Он не мог выносить того, что кто-то рядом с ним терпит боль.
Он провел бог знает сколько времени в полутемной спальне, отчего-то не решаясь отойти и включить большой свет. Он не думал, что сможет найти что-то больше обычных ватных дисков, и уж тем более относительно стерильнее, поэтому сейчас вся кровь была усыпана темными от крови шариками. Главным было – остановить кровотечение, поэтому смывать кровь приходилось одной рукой, а второй – прижимать скомканный кое-как тонкий бинт к одному порезу ладонью и к другому – локтем.
Теперь он сидел на краю кровати, затянув оба шрама туго затянутой повязкой и подложив под бессознательного архангела еще одну подушку, надеясь, что это поможет. Он не решился приводить его в чувство еще раз – если это не помогло единожды, вряд ли стоило пробовать второй, потому лишь сидел и ждал, разглядывая взмокший лоб и резко проступившую бледность на лице и шее. Она плавно перебиралась на плечи и спину, грозя добраться и до повязки. Сколько крови он успел потерять таким образом?
Будильник показывал где-то около шести тогда, когда они вышли из такси, но электронные часы говорили о позднем вечере – без нескольких минут девять. Неудивительно, что комната утопала во тьме – если бы не бра, что он догадался включить перво-наперво. Теперь она не казалась какой-то другой и чужой вселенной – просто комната, не играющая никакой роли в происходящем. Странное ощущение – когда что-то окружающее замечается, но больше не представляет интереса вовсе. Только не сейчас. Какой смысл судить о хозяине по книгам на полках, если сейчас он в невыясненном состоянии?
Есть кое-что, что Сэм отлично усвоил за всю свою жизнь охотника. Можно доверять, можно любить, можно ненавидеть, но если ты не знаешь того, что исправит любую из этих эмоций, но делать все равно нужно – это лишь иллюзия. Интуиция не заменит знания, ровно как и излишняя чувствительность и паника. Может ли он признать, что растерял всякую чувствительность? Нет. Но его незнание превышало все остальное – он не знал, что чувствовать, потому что не имел представления, из-за чего. Сколько раз они стремились действовать, считая, что состояние «не знаю» - момент слабости и исчезнет во время действовать? Сколько раз ошибались? Чем бы он помог Габриэлю, если бы прямо сейчас бросился бегать кругами и волноваться, разбивая мысли на тысячи путей – как быть с Ханной, как быть с ним самим, как быть, если ты каким-то образом остался единственный? Как было бы, если бы не было тебя, думал Сэм о себе, осторожно поднимаясь с кровати. Его давно забытые знания подсказывали, что резкая потеря крови приведет к нарушению поддержки постоянной температуры, и Габриэль, возможно, почувствует вдобавок к неизвестной слабости еще и холод. Он натянул найденный на кресле плед на плечи бессознательного архангела, склоняясь на секунду, чтобы понять, дышит ли он.
Он дышал. Тяжело, пусть и бесшумно, неровно, через силу, и каждый выдох прорывался сквозь приоткрытые пересохшие губы.
До тех пор, пока он не довериться ему, Сэм не сможет ничего сделать. Может быть, только одно.
Он сбежал с лестницы так быстро, как только мог. Темная гостиная в два хлопка озарилась мягким светом. Сэм шарил взглядом по пространству рядом с телевизором, но не мог найти ни единого провода. Вероятно, подключение компьютера к телевизору было исключительно добровольным, таким же, как и свет. Достаточно было найти ноутбук и как-то вывести его на телевизор на втором этаже, потому что знать о проблемах архангелов после смерти могли бы быть такие же архангелы.
- Давай же, давай, - торопился Сэм, постукивая по клавишам ноутбука, ожидая, пока он загрузиться. Приветственный значок, привычная заставка – радостная девочка на качелях в один из осенних дней, в шапке Габриэля и в его же шарфе, замотанная так, чтобы любой простуде не было ни единой возможности добраться до нее – и миллион документов на рабочем столе с названиями покруче шифровки военных сил США.
Программа загружалась слишком долго, мигая голубым значком. Тем не менее, он не сдержал облегченного выдоха, увидев зеленый значок напротив нужного имени. Гудки шли слишком долго, один, второй, третий, и вот наконец…
Люцифер, еще не поднимая взгляда, искал где-то за кадром наушники. Мгновение – и он поднимет взгляд, чтобы вместо брата увидеть удивительно назойливого охотника. Сэм сглотнул, вспоминая каждый момент, что ему пришлось пережить, как только стена в его голове была разрушена. Он выглядел не столь враждебным и тем более не опасным, скорее, домашним, в светлой полосатой футболке и растрепанными волосами, и это единственное, что успел разглядеть Сэм, прежде чем Люцифер действительно поднял взгляд.
Он хотел убежать. Слишком свежи были воспоминания о всей той крови, что сопровождала их знакомство. Все разрывающие картины о горящем личном аду тет-а-тет с этим существом, так и оставшимся в теле нескладного мужчины с почти белыми волосами и живым лицом, удивительным для дьявольского образа. Все сломанные жизни и надежды.. Их жизни. Разве он мог придумать это? Разве это его страх принял форму Люцифера? Разве всего этого не было?
Но он не собирался немедленно вспоминать о чем-то, что давно случилось. Он смотрел на Сэма без выжидания охотника, ждущего свою жертву, скорее… обеспокоенно, отлично понимая, что просто так он бы не позвонил.
- Что именно? – только и спросил он, правда, достаточно тихо.
-Я надеялся поговорить с Майклом, - честно признался Сэм, понимая, что его лицо на весь экран вряд ли скрыло мимолетный страх и может отголоски старой боли. Вряд ли стоило глупо врать.
- Он, - Люцифер оглянулся куда-то в тьму комнаты. – Слишком устал. Он и так плохо спит.
У Сэма не было времени размышлять о том, как может плохо спать архангел Майкл. Скажем, он вообще не совсем свыкся с мыслью, что недостижимые высоты этих ангелов (которые раньше не воспринимались столь значительными) сейчас перевесили ровно наоборот. Он осознавал, что они люди, но мозг запоздало ждал от них чего-то высшего.
- Можешь переключиться на телевизор в спальне? – он бы понял любую подколку. Она бы вернула его к реальности. Но Люцифер кивнул и легко коснулся клавиатуры под камерой. Момент – и экран погас, демонстрируя явное отрицание всего происходящего. Сэм захлопнул его и бросился наверх.
- …. Уверен, что нет? – услышал он обрывок фразы Люцифера. Даже голос звучал абсолютно не так, как его помнил Сэм. Он был тише, уравновешеннее и почти красивее, если бы можно было абстрагироваться от того, что он виноват во всем бардаке жизни Сэма.
- Я бы заметил, - голос Габриэля, однако, той же силой похвастаться не мог. Создавалось впечатление, что он как раз подхватил сильнейшее воспаление, сжиравшее каждый звук и превращавший его в песочный перелив. Абсолютно сухой и на грани полушепота, который не мог не привести к… Кашель. – Поверь… Мне.
- Я верю своим глазам, - возразил ему Люцифер и спокойно перевел взгляд на Сэма. – Когда это началось?
Сэм нахмурился, не отводя взгляда от сгорбившейся на кровати фигуры. Габриэль обхватил рукой другое плечо, стремясь сжать грудную клетку максимально возможно. Глаза больным светом горели на разом побледневшем лице, еще сильнее, чем всего лишь пару минут назад, а волосы потеряли всякий цвет, облепив мокрое лицо. Он вряд ли хотел, чтобы Сэм был здесь. Но он не мог не знать, что Сэм слишком упрям в своей заботе. Видимо, Габриэль решил демонстрировать то же упрямство.
Он вспомнил, когда увидел впервые выражение боли.
- Вчера с утра, - уверенно ответил он, опускаясь на кровать. Люцифер, опершись подбородком на сложенные руки, наблюдал за ними, размышляя.
- Ты не помнишь? – уточнил он у нахмурившегося Габриэля. Тот покачнулся, все еще сидя на кровати, но смог не упасть на спину, схватившись за спинку. Рукам он не доверял.
- Ханна. Это был сон? – спросил он у Сэма, и эти слова заняли у него чуть больше времени, чем обычно.
Сэм покачал головой. Может, к лучшему было то, что Габриэль не помнил последних часов. Он вряд ли смог объяснить архангелу, почему сделал именно так. Подумать о том, что объяснять надо было ему самому, почему ему казалось, что объяснять нужно было Габриэлю… Слишком сложная мысль для такого момента. Он не хотел, чтобы Габриэль помнит то, с какой готовностью Сэм обнял его в ответ.
Он покраснел.
- Последние пару часов, - Габриэль глянул на часы. Повязка промокла вплоть до боков, мгновенно, стоило ему напрячь руки. Зачем-то он хотел встать.
- Даже не думай, - одновременно рявкнули и Сэм, и Люцифер, даже не подумав, впрочем, переглянуться. Это было бы чрезвычайно неловко, осознать себя как врагов, а через несколько секунд уже неравнодушных к одному и тому же человеку.
- Ты точно не знаешь? – уточнил Люцифер еще раз, покачав головой и набирая что-то на клавиатуре. – Это непохоже на простуду, так что и обманывать придется классом повыше. Просто покачай головой, - Габриэль невесело усмехнулся. – Тогда и я не знаю. Возможно, это займет некоторое время, прежде чем мы найдем решение. Или ты можешь озвучить его сразу, если знаешь.
- Оттого, что мы произнесем это вслух, оно пройдет само собой, чем бы то ни было? – хмыкнул Габриэль. – Нет, я бы заметил, - он сказал это со странным убеждением той силы, с какой обычно люди убеждают… себя. Сила в его голосе была так же сильна, как и хрупка, а слабость, судя по напряженным мышцам, росла.
- Приглядишь за этим болваном? – слово настолько не вязалось со всем озабоченно-флегматичным видом Люцифера, что Сэм усмехнулся. Так же невесело. Если Люцифер отказывался паниковать немедленно, значит, дело и впрямь катилось в неизвестность. Он обернулся на Габриэля, ожидая его протеста, но тот словно бы и не слушал – он закрыл глаза, стискивая зубы одновременно с тем, как прозрачная капля стекала по его виску.
- Сколько потребуется, - кивнул Сэм.
- К утру должно полегчать, но до утра вряд ли будет лучше, - предупредил их Люцифер, снимая наушники и отключаясь.
О, безусловно, а он думал, подобные раны исцеляются в секунду.
Отчего-то он был слишком раздражен.
Габриэль за его спиной медленно сполз на подушку, не осознавая, что на спине лежать слишком больно. Глядя на него, Сэм готовился к долгой ночи.
Он мог перевязать и зашить раны от оружия или нечисти. Как ухаживать за больным человеком, он не знал до сих пор. Насколько лучше, особенно такому, как Габриэль, станет лучше, если Сэм просто останется рядом.
Когда Сэм протягивал ему стакан с водой и помогал держать под многозначительным – или наоборот, бессмысленным от слабости взглядом – он уже знал ответ. Не насколько. Просто станет.
Ведь именно поэтому люди бояться оставаться одни.
В конечном итоге они все равно слишком слабы.
***
- Тебе не обязательно сидеть прямо здесь, - в который раз постарался возразить Габриэль, откашливаясь глухо в подушку и приподнимая голову, чтобы посмотреть на Сэма. Тот, поджав губы, демонстративно забрался на кровать с ногами, устроившись с книгой в руках. Если верить обложке, она должна была рассказать ему об увлекательных приключениях в древний Египет, что-то из раздела фантастики с уклоном в религию. Он не успел пролистать и пары страниц, как архангел постарался заговорить с ним, убеждая, что ему совершенно нечего тут делать.
- А почему бы мне сидеть не здесь? – парировал Сэм, сомневаясь по поводу промокшей кровью повязкой. Кто знает, остановилось ли кровотечение и стоит ли разматывать ее. Судя по налетам выражения боли на лице архангела, ему не становилось лучше. В какой-то момент поздней ночи, в те долгие часы прямо перед двенадцатью часами ночи, те самые глухие часы, когда что-то кажется абсолютно нескончаемым, он заметил, что Габриэля бьет дрожь. Он старался ее скрыть, постоянно ерзая под одеялом и пытаясь скинуть его одновременно. – Холодно? – уточнил он, и так зная ответ. Борьба с захватившим раны нечто должна была так или иначе вылиться в физические проявления, но чем больше Сэм думал о ходе подобной болезни, тем больше запутывался. Он в самом деле не знал.
Габриэль не ответил, но разом натянувшееся на его плечах одеяло сказало больше. Он старался завернуться в него еще сильнее, вжимаясь носом в подушку и сжимая кулаки так, что побелели костяшки пальцев. В этот момент он выглядел гораздо ближе к своему новому статусу человека. Человека человеком делает высшая нервная деятельность – именно она в ответе за фантазию, любовь… и боль. Его знакомство с болью проходило труднее оттого, что он не представлял такой раньше никогда.
Для Сэма это был один из тех моментов, когда последняя часть мозаики поворачивается под правильным углом. Габриэль и образ человека окончательно слились в его представлении.
Он осторожно прикоснулся к пылающей коже плеча, проверяя, насколько бывший архангел пребывал в сознании. Он не открыл глаз.
Сэм вздохнул. Он помнил, как температурный холод взбегал по спине к самой шее маленькими иголочками, настолько маленькими, что те стали сплошной волной. От него трудно избавиться, трудно согреться, трудно перестать дрожать. Он ненавидел болеть – тогда отец оставлял их надолго в мотельных номерах, где от скуки можно было сойти с ума, и все, что Сэму оставалось делать – терпеть, спать или глотать таблетки, которые таскал мрачнеющий Дин, которому не нравилась та или иная школа. Он смотрел телек – и там, если кто-то болел, рядом с ним обязательно оказывался тот, кто то и дело спрашивал, что ему нужно, а то и укладывался рядом, обнимая, защищая и стараясь забрать часть боли. Когда он был совсем маленьким, после просмотра любого фильма с подобной сценой его температура снова росла, и он оставался в постели много дольше. Повзрослев, он привык. Но распространялась ли его привычка на тех, кто был рядом? Для Сэма мир без охоты был новым, и Габриэль помогал ему делать первые решения, но и мир человеческих болезней был, в свою очередь, совершенно новым для бывшего архангела, и это было почти… шансом отдать должное.
Он с трудом отобрал у Габриэля одеяло, заставив того пробудиться от лихорадочного и беспорядочного выматывающего сна. Он успокоил его, пробормотав что-то очень тихо, может, даже «все в порядке» - одна из тех волшебных фраз, которая никогда не зависит от слов – и неловко залез под одеяло, натягивая его на свои плечи. Это показалось таким простым – поддержать того, кому хуже чем тебе.
Он обнял Габриэля за дрожащие плечи, понимая, что тот снова провалился во тьму лихорадки. Это и в самом деле проще – стать ближе. Не поэтому ли Дин допустил Каса так близко, чтобы испытать всю боль потом? Но Габриэль – не Кастиэль. Или ему просто некуда более стремиться. Им обоим.
Он чувствовал прижавшегося к нему Габриэля, раздираемого контрастом огня собственного тела и обманчивого холода сознания, обнимая его обеими руками, выше и ниже широкой повязки, и щекой. Он не знал, было ли легче бывшему архангелу.
Он знал, что так было легче ему самому.
@темы: fanfiction
-
-
09.06.2012 в 15:38-
-
16.06.2012 в 17:09С нетерпением жду продолжения этой истории.
-
-
19.06.2012 в 00:24-
-
19.06.2012 в 12:02-
-
19.06.2012 в 13:29-
-
19.06.2012 в 13:44-
-
19.06.2012 в 18:25-
-
19.06.2012 в 23:08-
-
19.06.2012 в 23:18Marie_Zv, с этим фиком получилось наоборот, идея пришла еще, дай бог не соврать, в ноябре, но начать писать получилось только в конце января, и он все еще не дописан. Главное - это чтобы нравилось самому, чтобы можно было чувствовать свой фик и видеть собственные картины, которые ты нарисовал. Даже если читателей нет. Я не думала, что кто-то вообще сядет читать, не то, что дочитает, но я все равно писала и пишу, потому что мне уютно читать его самой)))
-
-
19.06.2012 в 23:27Ну и совсем в наглую) Планируете ли Вы еще какие-нибудь новые произведения, если да, то я просто попискиваю от восторга) Сэм и Гейб мои любимцы, и каждая история про эту парочку, для меня как новая доза для наркомана)))
-
-
19.06.2012 в 23:36-
-
19.06.2012 в 23:48И напоследок, только сейчас приметила, что в шапке нет рейтинга( Как так? Честно я тут не надеюсь на выше PG-13), но хотелось бы конечно по-острее)
-
-
19.06.2012 в 23:52Я практически никогда не пишу рейтинг, и этот фик задумывался скорее как пре-слэш, чем сам слэш, но может быть если мне покажется уместным, я оставлю намеки)))
-
-
20.06.2012 в 00:06А насчет секретаря, он печатает, я лежу на диване ем засахаренные дольки ананаса и надиктовываю))))
-
-
20.06.2012 в 00:12Тогда это стенографист)
-
-
20.06.2012 в 00:20-
-
10.07.2012 в 02:53-
-
10.07.2012 в 07:54-
-
10.07.2012 в 12:48-
-
10.07.2012 в 13:19