[Sgt. Muck]

Название: Why we fight?
Автор:  Sgt. Muck
Бета:  curious_Cas
Пейринг: Сэм/Габриэль (Часть I), Дин/Кастиэль (Часть II), НЖП
Жанр: domestic, romance
Размер: макси
Статус: В процессе
Саммари: Рано или поздно на любой войне возникает один и тот же вопрос - а за что, в конце концов, мы сражаемся? Жизнь Винчестеров никогда не уходила с передовой, однако, проведя добрый десяток жизни в борьбе с монстрами, каждому из них приходится подумать о том, какой жизнь была бы после того, как последний монстр был бы убит. Но их собственная нормальная жизнь никогда не оставалась позади этих сражений, в безопасности, она менялась так же сильно, как сами Винчестеры, и в скором времени опасность представляют не оборотни, вампиры или перевертыши. Опасность - в них самих, потерявших все и всех во время этой бесконечной битвы
Предупреждение: ООС, АУ и таймлайн после момента повторного открытия Чистилища.
Благодарности: Огромное спасибо всем тем, кто брался читать по моей просьбе и высказывал свои мнения о незаконченных частях, в особенности  Миссис Теннант-Симм и Sorano. Особенно я хотела бы сказать спасибо  curious_Cas, героически взявшейся проверять столь большое произведение.
UPD О названии: Название происходит от строчки из песни, которая звучит как "This is why we fight", а выразить сомнение этого утверждения я решила знаком вопроса, хотя грамматически оно неправильное.


Часть I. Научи меня делать выбор

1 и 2 главы

3.

«Если прошлое известно, а будущее скрыто, значит, вы смотрите не в ту сторону.»
Терри Пратчетт, «Мор, ученик Смерти»

Он получил голосовое сообщение от Дина, обещавшего вернуться сразу же, как только сможет. Он даже не подумал извиниться, но в данном случае Сэм отчасти был даже рад. Но без Дина мотельный номер все равно продолжал давить на него со страшной силой, так, что его тошнило и от продавленной кровати, на которой он не мог уснуть, ни на скрипящем стуле перед грязным столом. Он пробовал укрыться в ноутбуке, как делал это всегда, но открытые страницы с закладками из конспектов и методических пособий напоминали ему о том, как по-домашнему было там, в чужом, казалось бы, доме. Он не очень-то представлял себе, что такое дом, и даже та квартира, что он снимал вместе с Джессикой, никогда не казалась такой уместной, как этот домик. Он не желал навязываться, но с отчаянным желанием вернуться туда определенно не мог бороться. Он пробовал сходить до ближайшего магазина, но от вида полуфабрикатов здорово замутило. Вероятно, у него в самом деле больше не было обязанностей перед миром, если у него было время задумываться о еде. Он вышел из магазина под непонимающим взглядом продавца и замер, поднимая лицо к темному небу. Сгущающиеся тучи давили так же, как и стены номера. Они подсвечивались далеким городом, в котором он наверняка не смог бы избавиться от того же ощущения. Оно было в нем самом, и он в который раз подумал, что обратиться за помощью к тому, кто обязательно помог бы, уже не казалось такой плохой идеей. Раз он показал это желание перед братом и отстоял его, но сейчас в этом не было мировой необходимости. На этот раз он нуждался в новом старом знакомом больше, чем в ком бы то ни было. Он признавал, что тот прошел через то же и потому как никто другой знал о таком периоде. Но это был бы снова не его выбор. На этот раз это был бы выбор Майкла.
Он вернулся в душный номер и захлопнул дверь. Прошло некоторое время, прежде чем он сумел оттолкнуться от нее и открыть глаза. На мерцающем в темноте экране мигало сообщение.
«Они все еще не совсем привыкли быть людьми. Что бы они ни сказали, сам понимаешь».
Он все еще оставался в онлайне, ожидая ли ответа от него или просто успев выспаться за то короткое время на диване.
«Мы только заново познакомились».
Он медлил, прежде чем отправить сообщение.
«Тогда я могу спать спокойно».
Он не знал, что следовало бы ответить на это.
«Она хотела, чтобы мы все-таки купили эту елку завтра».
«Значит купим».
***
Он был другим. Он изменился тут же, стоило ему подняться с колен и отпустить из объятий Ханну. Девочка, казалось бы, словно по-настоящему ослепла, стоило ей выйти за порог дома. Тоненькая шея тут же напряглась и удерживала голову в одном выражении, а лицо как будто потеряло всю живость. Она сжимала в руках напряженно одну из мягких игрушек, теребила завязанные под подбородком завязки шапочки и отчаянно нервничала. Это чувствовал даже Сэм, не так давно ее знавший. Она нервничала так же, как нервничал Габриэль, стоявший рядом с Сэмом и не отрывавший от девочки взгляда. Она медленно и неуверенно шла за инспектором, постоянно оглядываясь и как будто пытаясь снова найти архангела, но не могла. Над узенькой переносицей сошлись брови, выдавая крайне печальное выражение, а спустя секунду по щекам прокатились слезы. Она не издала ни звука, занимая место на заднем сидении федерального автомобиля, и едва ли заметила, как Габриэль рванулся вперед, едва увидев сверкнувшие слезы. Сэм едва успел остановить его.
Машина отъезжала отвратительно медленно, утомительно моргая редким проезжавшим машинам и тяжело выруливая на дорожную часть. Габриэль не двигался, не обращая внимания на мороз и все еще гипнотизируя уезжающую машину. Сэму эти минуты показались невероятно долгими, почти вечностью, когда он не знал, стоит ли ему убирать руку с плеч архангела или все же подождать, пока машина окажется вне поля зрения. Наконец серый металлик скрылся за углом, и Габриэль, вздохнув, расслабился и закрыл дверь. Он стоял к Сэму спиной, все еще держась за ручку двери, как если бы еще не верил, что вся его жизнь сейчас не наверху за своими игрушками готовится спать, а едет в чужой ей детский дом.
Сэм чувствовал себя неловко. Он не должен был видеть того, как архангел признает девочку своей самой большой слабостью и единственным счастьем в жизни, вынужденный расставаться с ней именно так, не должен был стоять здесь, когда-то приглашенный только девочкой, но не самим архангелом, и ему казалось, что это время -словно бы сигнал к тому, что пора уходить. Снова в холодный и безжизненный мотельный номер, когда здесь, пусть и тихо без ребенка, но все равно так же уютно. Здесь все еще чувствовался отпечаток живущего здесь архангела.
Он едва не пропустил столь важную фразу.
- Останься, - тихо попросил его Габриэль, так и не оборачиваясь. Однако он все же умудрился почувствовать согласие Сэма, тут же поспешно кивнувшего зачем-то, и с этого момента больше не изменилось ничего. Он лишь попросил.
Без Ханны он словно учился не думать о чем-то. Как будто Ханна занимала в его мыслях настолько главенствующее положение, что стоило ей уйти, и привычные обязанности теряли всякий смысл. Когда Сэм, неловко скрывшийся сразу после того, как закрылась дверь, в гостиной с ноутбуком, не в силах предать подобную просьбу, наконец очнулся, комната была залита дневными сумерками, которые были свойственны, пожалуй, лишь одному времени года.
Он остановил взгляд на экране, но перед его глазами предстала совсем другая картина. Он снова крепко держал тоненькие ножки в тяжелых темно-красных детских ботинках и получал по ушам шуршащей тканью непродуваемых штанов, когда Ханна крутилась на его плечах, приглядываясь к каждой елке. Сам Сэм мало понимал во всех этих деревьях, он больше отвлекался на красивые и простые огоньки, натянутые над базаром прямо под темным небом. Он стал замечать то, как незначительные вещи совершенно незаметно подпихивали вас к нужному настроению. По крайней мере, от лампочек веяло каким-то уютом. Пожалуй, в каком-нибудь университете могли прочесть целую лекцию о том, почему эволюционно огоньки дают людям ощущение тепла, но для Сэма впервые все было просто. Будучи близок к огню, он чувствовал себя огражденным от остального мира. Он стремился к нему, но не был готов к воссоединению. Они обсудили бесконечный поток его собственных вопросов, гораздо более глубоких, нежели обычные проблемы взрослых людей, но несмотря на все намеки Габриэля, Сэм не мог нащупать нужное решение. Как будто оно требовало не просто стать готовым, но готовым к тому, чтобы кардинально поменять самого себя. Или отпустить? Он плохо чувствовал эту грань.
Они прогуляли до самой ночи, выбирая ту елку, что могла бы и влезть в скромную гостиную часть, и в то же время выглядеть величественнее. Девочка без обидняков сообщила Сэму, что раз уж он так удачно попался ей, то обязательно должен помочь притащить большую елку. Кажется, большую елку дольше наряжать, что, видимо, малышка обожала, но почему для выбора нужно было ездить обязательно на плечах Сэма, было не совсем понятно. Кажется, только лишь ему одному. Габриэль, едва успев вытащить забившиеся под воротник пумпоны от шапочки, посмотрел понимающим взглядом и развернулся, собираясь идти вперед низ в узком проходе.
Он слышал тихую рождественскую музыку, не ту, что поют в церквях, но ту, что давно ассоциировалась с праздником. То, что он слышал только по праздникам. Он думал о том, как тонка грань назначения предмета, стоит употребить его в другое время. Ведь тогда все волшебство может разом исчезнуть. Разве была бы атмосфера праздника надоедливой рекламы по телевизору, если бы машины с огоньками и под несложную музыку катались по дорогам сутками, развозя эти самые бутылки? Вряд ли. Несмотря на тонкое понимание таких вещей, над которыми обычный человек задумывается редко, Сэм все еще мог воспринимать это как особенное настроение и особенный образ мысли. Потихоньку он погружался в предстоящий праздник. Как тут не погрузишься, когда перед носом мелькают красные варежки с оленями, а на нос опускается большая и мокрая снежинка.
Они с трудом дотащили выбранное дерево, не то, чтобы длинное или тяжелое, просто настолько пушистое, что они невольно спихивали с дороги всех гуляющих. На них шипели, поскальзываюсь на скользком бордюре, или улыбались вслед важному ребенку, уверенно перехватившему самый конец ствола на свое маленькое плечо. Перед ней, однако, елку держал сам Сэм, поэтому вряд ли Ханна чувствовала какой-либо вес. Но чтобы она могла нести его на плече, Сэму приходилось идти почти склонившись.
Габриэль упал на диван первым, морщась и потирая спину. Сэм, пихнув несчастную подставку для елки, упал в кресло. Ноющая поясница отдавалась тянущей болью напряженных мышц и никак не хотела расслабляться. Ханна, едва стянув шапку и бросив ее на одну из маленьких полочек в прихожей, вихрем бегала туда-сюда по всему дому, доставая откуда-то пакетики и коробочки. Она хотела нарядить елку прежде, чем уедет. Но бывший архангел настоял сперва на ужине, а спустя всего полчаса к ним нагрянул сотрудник детского дома. Теперь елка блестела матово зеленью иголок прямо перед носом Сэма. Елка лишь расширяла ту пустоту, что пришла на смену каким-то метр тридцати с золотыми кудряшками.
Прислушавшись, Сэм осознал, что почти несколько часов просидел перед экраном ноутбука, курсируя между собственными воспоминаниями и сухими словами конспектов, и за все это время он не слышал ни шороха. Он прекрасно понимал, насколько страшно оставаться одному, поэтому он не смел нарушить просьбу Габриэля, не совсем понимая, правда, почему именно он, но и оставаться в стороне, раз его попросили, он не мог.
Он оставил ноутбук на журнальный столик и несильно хлопнул в ладоши два раза, заставляя погаснуть тот слабый свет, что светил в гостиной части. Осторожно миновал ступеньки, опасаясь тех, что скрипят – может, Габриэлю удалось уснуть, и он лишь разбудит его. Непривычно темная площадка и мертвые двери, с едва заметными фонарными отсветами под дверьми. Та, что вела в детскую, оставалась плотно прикрытой, тогда как в спальню Габриэля – приоткрытой.
Он нерешительно толкнул дверь, с легкостью угадывая в полумраке сидящую на кровати фигуру. Казалось, Габриэль просидел так все эти часы, спрятав лицо в ладонях и присев на самый край застеленной кровати. Это был первый официальный раз, когда Сэму представилась возможность разглядеть спальню. На самом деле он просто не знал, что сказать.
Шторы были распахнуты неровно, оставаясь незавязанными плотными лентами посередине, в темноте – почти серые. Под ними красовался когда-то бывший в моде подоконник в виде диванчика, уходящего прямо к стеклу, заваленный за отсутствием потребности в романтике вещами и спортивными сумками. Довершала уютный и удобный бардак забытая игрушка, чудо-юдо зверь с бубенчиками на кончиках ушей.
- Ты либо здесь, либо там, - едва слышно сказал ему Габриэль, скидывая на пол половину вещей с кровати, ложась на спину и дотягиваясь до выключателя бра над кроватью. Как только загорелся мягкий свет, из тех, что добросовестные производители делали специально, чтобы усыплять неугомонных хозяев, он с досадой отпихнул еще пару забытых на подушке книг, хороших, видимо, только яркой обложкой с невиданными существами. Вставать он, однако, не собирался.
Сэм помялся перед порогом и дошел до самой кровати, решив, что архангел как-нибудь подвинется. Шальная мысль о том, что он теперь такой же, как и сам Сэм, привела за собой ожидание от Габриэля какой-нибудь колкости насчет такой фривольности, но судя по абсолютно равнодушному виду архангела, ему было абсолютно все равно, даже если бы Винчестер залез с ногами до самых подушек. Кажется, он был почти готов разыграть обычный диалог из тех, чья цель выдать как можно больше смешных и запоминающихся фразочек, но молчание Габриэля сказало ему гораздо больше. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри Габриэля цвела буря и скромно прикрывалась плохо сыгранным смирением. Он привык, что все, что хочет, получает сразу же. Может, Габриэлю, в отличие от того, как сперва подумал Сэм, еще не приходилось «ломаться» для подобной спокойной жизни. Просто ребенок отнимал все его силы, время и мысли, которые требовали этого самого времени.
- Ведь величайший страх каждого из нас, - он протянул это непривычное местоимение, - остаться в одиночестве. Не в физическом, что вызывает лишь жалость, но моральном, когда какая-то часть тебя, желая выговориться, не тратит время впустую. Она видит, что понимают первопричину, а не следствие.
- Всегда остается семья, - возразил негромко Сэм. Кровать под ним прогнулась куда сильнее, и он заерзал, пытаясь забраться или подальше, или сесть совсем на край. Пришлось развернуться, чтобы видеть лицо архангела.
- Семья всегда будет считать тебя карапузом в подгузниках, - отмахнулся Габриэль. – Семья не оставит, конечно, но и не поймет многое из того, что ты переживаешь. Ты не отражение, ты что-то новое, которое трудно понять старым. Разве ты можешь рассказать Дину все, до последней мелочи?
- Да… Нет, - сконфузился Сэм и бросил взгляд за окно. Смерть Каса порядком изменила их отношения. Или они дали трещину еще раньше, когда стало понятно, что их борьба оказалась бесполезной? Теперь брат мог с легкой душой уехать черт знает куда по велению одного лишь сна.
- Всегда остаются те мелочи, которые делают человека слабым, - почти усмехнулся Габриэль. – Слабым не волей, не силой, слабым в том, что делает его отличным от той самой семьи. От того уровня положения в обществе, которое, будучи рядом и в каком-то смысле одинаковым, хотя бы одной работой, если уж совсем просто, от того уровня простейшего понимания.
- Разве такие мелочи сравнимы со страхом одиночества?
- А разве войны начинаются с наступления слонов на танках? – совсем уж язвительно возразил Винчестеру архангел. Как если бы он не хотел говорить, но оно вырывалось само собой. Как если бы он сам был слаб сейчас. – Одиночество растет из этого, но не значит, что оно обходится без подкормки. Есть репутация, есть уверенность в себе, есть лидеры. Все это на самом деле какие-то отростки одного порочного круга. Есть ты, есть твоя слабость, есть твое вынужденное защитное поведение, есть те, кто чувствует эту слабость и от кого ты демонстративно пытаешься защитить, и ты кидаешься в атаку на его слабости, защищая свои, и с каждым новым человеком в этой цепочки слабости уходят все дальше и дальше, превращая каждого в монстра, которому позавидовала скандинавская мифология.
- Одиноки все? – совсем уж тихо переспросил Сэм.
- Отец создал Любовь не просто так. Ее трудно найти тогда, когда слабости спрятаны под толстым слоем вспыльчивости и вынужденного эгоизма, трудно сойтись слабостями и сильными сторонами. Больше нет времени сходиться так, чтобы союз остался вечен, а любовь непоколебима.
- А время вообще когда-то было?
- Теперь я думаю, что нет, - и они замолчали, каждый думая о своем. Сэм смотрел на запотевшее стекло с выключенной гирляндой, а Габриэль разглядывал потолок, потирая покрасневшую щеку. Он и впрямь просидел так несколько часов. – Рано или поздно сам процесс потребовал усовершенствования.
- Все можно спасти?
- Все можно исправить. Можно стать быстрее, увереннее, счастливее. Можно приспособиться и научиться видеть под другим углом. Проще заметить недостатки, проще набить глаз на тот уровень внешней мишуры, чтобы посмотреть, чего на самом деле стоит человек. Довериться себе, своим чувствам и задать простой вопрос – сможешь ли ты рассказать этому человеку, почему боишься третьего левого угла каждый вторник нечетного месяца и поймет ли он истинный смысл того, что ты пытаешься рассказать – о своей недостаточности и потребности в защите хотя бы четыре раза в месяц. Только если «ты» - абстрактно идеальный человек, у которого как думаешь, с чем нет проблем?
- С определением собственной слабости хотя бы до уровня четверого угла? – предположил Сэм быстрее, чем Габриэль закончил.
- Сто баллов Гриффиндору, - фыркнул архангел. Сэм нахмурился, но предпочел не обращать на это внимания. Мало ли, вспомнит про отравленное яблочко и прочие сказки. – Последняя и самая совершенная и самая тупая на сей момент защита, которую придумали люди – не замечать своих слабостей так демонстративно, что они почти поверили, что их нет. А каждый второй втихаря лазает пальцем в нос и сморкается в скатерть, когда никого нет. Каждая душа – загаженный такой отходничок за углом в дешевом районе, в которую из-за этой защиты не проходит ничего хорошего и не выходит ничего плохого. Слабости мельчают, пошлятся и постепенно изъедают душу до последнего. Только вот изначально есть одна большая слабость – к другим людям. А все остальное – хитровыдуманные производные. Достаточно ли будет сразу признать, что тебе нужен кто-то, пусть с кривыми зубами и без лэнд ровера за душой? Вряд ли. Слабо, Сэмми?
Сэм и без того думал об этом уже некоторое время. О том, что у него таких слабостей набралось бы с десяток, включая еще и проблемы, которые требовали решения, он знал отлично. Он знал о них и до встречи с архангелом, и даже десять, и даже уже двадцать лет назад. Однако сейчас ему не хватало только одного.
Он нуждался в другом человеке. В том, что отлично знал бы о его прошлом не со слов, а будучи именно там, в тех событиях, достаточно мудрый для того, чтобы осознать, какие чувства и какие последствия мог приобрести каждый из пострадавших, пострадавший сам, признавший и свое поражение, потому что иначе у Сэма не будет возможности травить свою заботу хотя бы на него, если охота будет закрыта для него, кто бы не посчитал его историю бредом или шизофренией и не относился к нему как к больному человеку, но вместе с тем смог бы построить примерное будущее на том колодце, что есть сейчас от всей его жизни, будущее, в котором все будет зависит только от тех решений, которые они смогли бы принять вдвоем, которые можно было бы обсуждать, опуская мелкие детали, потому что каждая мелкая деталь уже когда-то была, и она не прошла мимо них обоих стороной, незамеченной, и потому вынужденное доверие друг другу, рожденное не вымученной волей, а по-настоящему выросшее само по себе, зачастую даже без лишнего объяснения, нуждался в том, кто смог бы принять его более мягкую сторону, которая как-то пережила весь этот Апокалипсис, которая отчаянно виляла хвостом, стоило устроить совершенно бессмысленную и оттого такую значимую битву на снежках или в аквапарке, кто научил бы его, как заменить прошлую жизнь на новую, избавившись от старых привычек новыми, новыми занятиями и обязанностями, кто не оставлял бы ему время на размышления, но устраивал иногда разговоры о том, что никогда не уйдет из сердца Сэма, и что будет возвращаться к ним обоим, потому что то, что они пережили, не скрыть и не спрятать никогда.
Он вздохнул. То ли пытался сказать ему Майкл за несколько минут знакомства или нет, это было неважно. Потому что больше не было никого в живых из тех, кто переживал это с ним.
Кроме Габриэля.
Когда Сэм поднял голову, чтобы совершить, возможно, один из самых опрометчивых поступков, потому что он не смог доверить это даже собственному брату, так с легкостью был готов вывалить на архангела, даже не подумав о том, что это может значить и какие последствия привести за собой, он увидел, что Габриэль спит. Он натянул одеяло на одно плечо, видимо, во сне, толком не вытащив его из-под себя, щекой устроившись где-то меж двумя подушками, меж которыми поблескивали выпавшие из кармана очки. Как будто он лишь закрыл глаза, и этот сон не приносил ему облегчения или умиротворения, как для большинства людей. На его лице оставался отпечаток легкой боли, возможно, они и в самом деле переборщили с этой елкой, и непривычному еще архангелу трудно выбирать оптимальные тяжести.
Он поднялся с кровати прежде, чем успел спросить себя. Спросить себя насмешливым голосом Дина в стиле «Ты серьезно что ли?», давая ему понять, насколько он загнал самого себя во время всей этой фигни. Тот Сэм, что когда-то давно еще не был насильно изменен всеми, кому не лень, без вмешательств в мысли и разум, без потери контроля над собой, полез бы помогать любому, кого увидел. Даже если это был вредный – хотя давно уже абсолютно нормальный – архангел, который на поверку оказался невероятно легким. Сэм приподнял его так, чтобы не разбудить, и вытащил одеяло, осторожно убрав очки и оставшиеся книги с подушки. Габриэль пробормотал что-то едва слышно, но оказавшись вновь на кровати, тут же подтянулся к ближайшей подушке и зарылся в нее носом, открывая взлохмаченный уже затылок.
Не было ничего невозможного в том, чтобы протянуть руку и пригладить волосы, не продлевая прикосновения ни на секунду. Так, натянуть одеяло на обнаженное плечо и выключить бра медленным движением, как будто свет бы исчез от этого плавне. Закрыть за собой дверь и открыть новую – в мир замешательства и растерянности. Был ли он теперь собой?
***
Он неохотно перевернулся на другой бок, так и не проснувшись. Ему показалось, что носа коснулось как будто бы перо, и он недовольно поморщил нос, а затем зарыл его в подушку. Плотная наволочка нравилась ему тем, что он не соскальзывал с пухлой подушки, одеяло было в меру весомым и относительно прохладным для темной комнаты. Словом, ничто не мешало ему просыпаться медленно, так, чтобы организм успел осознать – он проснулся.
Что-то вырвало его из сна. Горячее прикосновение к щеке, скользнувшее куда-то к уху, почти небрежно, но оттого еще более ласково, но мгновением спустя Сэм сомневался, не приснилось ли ему это. Если бы он открыл глаза, возможно, он бы сумел заметить след от бледного свечения на своей щеке, на глазах таявший в воздухе. Но осознавая, что он не в своей постели, не в своем номере и вообще не в отеле, и в то же время испытывая редкостную утреннюю лень, он позволил себе – что было неправильно и вдвойне приятнее – поваляться просто так. Он отпихнул горячий плед и потянулся, не открывая глаз. На веках отпечатался смутный свет – скорее всего, слабое зимнее солнце каким-то образом пробивалось в эту комнату.
Он рискнул приоткрыть один глаз. Дразнящий запах готовящегося кофе уже плыл по гостиной, рождая надежду на отсутствие привычного и гадкого растворимого, вместе с ним – легкое жужжание ноутбука на столе и быстрые шаги наверху, невесомый бег по лестнице, и он увидел мельком Габриэля в светло-голубой рубашке и, очевидно, только что из душа. Он выглядел несколько менее озабоченно, чем вчера, и уже не внушал таких смутных опасений за свое психическое здоровье. Воспринимать Габриэля человеком оказалось гораздо проще, чем он думал. Дело лишь в том, что кем бы он ни был, он оставался им беспрекословно, именно так, как следовало бы. Став человеком, в нем все черты остались так уместно, что это выглядело почти сверхъестественно. Для других такие люди обычно считаются людьми со странностями. Никто не совершенен. Почти никто, за исключением тех, кто был не совсем человеком и успел изучить их так, что смог исполнить их роль гораздо, гораздо лучше. Это ли не вызывает основное недопонимание? Никто не любит того, кто обходит его самого в том, что он, как он считал, делал лучше всего.
Он перевел взгляд на потолок. Отчего люди больше всего боятся вечера? Отчего темнота делает страхи сильнее? В конце концов, это не обошло стороной даже бывшего архангела.
Возможно, эволюционно многие люди боятся темноты потому, что это не их время. Тьма ослепляет их глаза, делает беззащитными и слабыми, и люди боятся. До сих пор, несмотря на прогресс. С другой стороны, темнота оставляет каждого из них наедине с собой, наедине со всеми теми слоями лжи и сказок, что каждый намотал на себя. Будут ли это сказки о сокрытии своих слабостей, или наоборот, усиленной атаки ими – все это остается неважным после того, как закрывается дверь дома. Теперь не нужно притворяться. Теперь они видят себя такими, какие они есть. Но есть и те, для кого темнота отделяет весь остальной мир каким-то сверхъестественным образом, и они остаются действительно одни, неважно, насколько они признают свои страхи и слабости. Оказаться одиноким против всего мира – одна из самых невозможных и одна из самых страшных загадок для всего человечества.
Может, причиной вчерашнему оставалась исключительно натура Габриэля, осознававшего, что он просто не в силах сидеть и бездействовать?
Вздохнув, Сэм сел на кровати, ловя пледы и смущенно шаря по кровати в поисках носков – они удивительным образом снимались сами по себе прямо во сне.
- Доброе утро, - кивнул ему с кухни бывший архангел, через стойку поглядывая на экран открытого монитора и с некоторым раздражением – на жужжавший айфон. – Работаю сегодня.
- Ты же вроде… - он помялся. – Редактируешь? – он потянулся, оглядывая одним целиком открывшимся глазом залитую светом комнату.
- Сколько сейчас в Америке, триста миллионов? Я уверяю тебя, каждый пятый мечтает стать писателем, каждый четвертый пишет и каждый третий посылает в издательства, а ну как пройдет, - он с чашкой в руках спустился с кухонной части, кидая Сэму огромное светло-сиреневое полотенце. – Почему они пишут про тех, кого, по их мнению, не существует, я понять могу, но при этом приличных текстов – один на миллион. Издательство требует выпускать штук пять-шесть. Отсюда из тысячи следовало бы выбрать пару-тройку относительно приличных и тонко намекнуть автору хотя бы на то, что Ведар – это попросту неприлично, не говоря уже о абсолютно бессмысленном размышлении о том, что боги сродни прислуге.
- И они все пишут тебе? – с непонимающей улыбкой ответил ему Сэм, сминая в руках полотенце.
- Мне пишут те, кто занимается отбором. Значит все плюс штат издательства, - он перехватил блокнот и кружку в одну руку, едва склоняясь к ноутбуку и щелкая по клавишам задумчиво. Светлые глаза пробегали строчку за строчку, а на лице за секунду менялось несколько тысяч милливыражений, от возмущения до иронии. – Ты когда-нибудь слышал о том, чтобы языческое божество встречалось с ангелом? – он с искрой веселья обратился к Сэму, глядя поверх привычных уже очков.
- Да с чего бы мне, - вздохнул Винчестер, натягивая кроссовки. – Как ты объясняешь бредовость текста? Мол, я там был, не было такого?
- Я тут не коноплю сажал несколько веков, - возразил ему Габриэль, диктуя айфону имя абонента. – Нет, ты серьезно, Ликенс запретил выпускать две серии, какого черта ты приплетаешь сюда пернатых? – и, не слушая ответа, скомандовал «отбой», собирая разбросанные по столу листы в одну большую тетрадь на пружинах. – Я прочитал почти все, что ваша братия фантазировала о нашей и наоборот. Они до сих пор считают, что я похож на бабу! Я бы счел это оскорбительным. Душ найдешь?
- Я… Думаю, да, - немного сконфуженно ответил ему Сэм, спохватившись и осознав, что это было еще одно украденное утро у дома, какой он хотел бы иметь и который ждал его решения. Забываться стало слишком просто. Ему следовало бы уйти.
***
- Как думаешь, Сэм, на что похожа жизнь? – тут же встретил его вопрос, стоило ему ступить в гостиную. Он бы очень хотел уйти и не испытывать странной нерешительности, которая твердила ему, что они могли бы стать с бывшим архангелом… друзьями. Абсолютно громоздкая мысль.
- Ммм, - протянул Винчестер, неловко натягивая плед на диване и ища свою сумку. – Может быть, на череду случаев или, может быть, действий?
- Скорее, возрастающую плавную линию, которая либо доходит до определенной точки и остается такой до самой смерти, а бывает и та, что, не дотянувшись, срывается и уходит в настоящий запой художника, - хмыкнул Габриэль, гремя посудой. Он поглядывал на настенные часы и на глухо бормочущее радио, обещавшее легкий снегопад после полудня и сногсшибательные новости через пять минут.
- Художника? – он нашел кроссовки и теперь смущенно пытался расшнуровать их. – А зачем тогда Судьба?
- Ты думаешь, была бы она такой стервой, если бы люди не управляли собственными жизнями? – Габриэль развернулся в тесном проходе между кухонным столом и плитой, вытирая ладонь о полотенце и выключая тостер из розетки. – Вести вслепую, принять помощь, довериться, опасаться – все это зигзаги, круги, волны и ломаные линии, конечная цель которых – достичь определенной точки. После нее жизнь не преподнесет ничего, а если будешь ждать чего-то еще, возможно, потеряешь то, что имеешь.
- Как сохранение в игре – идешь вперед, но как бы не потерять нажитое?
- Нет, только если ты называешь тех, кого любишь, «нажитым», - пожал плечами архангел. – Сядь и не глупи.
Сэм, смущенно прижав сумку, болтающуюся через плечо, к бедру, опустился на отодвинутый стул. В данный момент, пусть его начатая трансформация образа жизни требовала решений, он не видел даже простого выбора. Все было обычно и словно бы ни о чем. Так бывает, когда, наметив план, успокаиваешься, хотя на самом деле не сделал ничего. Это Сэм тоже понимал. Но каким был бы мир, если бы никому не была нужна помощь окружающих? Он вздохнул. Он знал, почему Габриэль остановил его, и был совершенно прав. Обманывать можно всех, себя – просто глупо. Сам он уже был не теми Сэмами, что когда-то существовали, и прикидываться окружением, подделанным под них, грозило ошибкой синхронизации.
- Та точка, ты знаешь ее сакральный секрет?
- Все тебе секреты подавай, - вздохнул так же тяжело архангел и, отложи полотенце, сел на соседний стул. – Точка – это всего лишь начало. Начало такого простого состояния, как счастье, только дойти до него могут не все. Лишь те, кто рискует, кто не боится – ведь без других мы ничто, мы не сможем определить себя, не то, что испытать счастье, но найти тех, нужных людей так тяжело, что некоторые просто и не пытаются, а другие, порезав пальчик, бегут с поля боя. А ведь ни одно из истинных чувств не является без борьбы.
- К чему ты это? – устал слушать Сэм, нервничая от того, насколько этот дом близок к нему и как одновременно далек. – В действительности никогда не знаешь, что будет риском. Для одних встать в кассу без родственника уже катастрофа, а для других риском не будет даже прыжок с подвязками с нескольких сотен метров.
- Сначала найди того, а потом уже рискуй, - поучительно и чуть преувеличенно заявил ему Габриэль. Его рука без труда разжала пальцы Сэма на ремне сумки и заставила его положить руку на стол. – Если бы такой момент вдруг настал, что бы ты сказал?
- Смотря, какие обстоятельства, - осторожно заметил Сэм, боясь шевельнуть рукой. Теплые пальцы Габриэля легли на его пястье, лишь удерживая на месте.
- Скажем, если бы было бы неожиданно необходимо взять на себя чужую ответственность? – он поморщился, как он думал, незаметно, и потер рукой спину, якобы разминая ее.
- Если это твой способ сказать, что нехорошо себя чувствуешь, то я не против помочь, - уже с заметным облегчением в голосе ответил Сэм. Габриэль благодарно сжал на секунду руку Сэма и отпустил, поднимаясь со стула. – Только я не телепат, я не знаю, в чем дело, - он поймал архангела за запястье прежде, чем он направился к коридору.
- Мне нужно успеть побывать в часы приема, только и всего, - он потер лоб, прикрывая глаза. – Я слаб в человеческих болезнях, так что просто…
Сэм молчал, неосознанно оттягивая вниз синюю рубашку поверх футболки. Он ждал, когда же последует то самое главное слово, которое не требовало никаких объяснений.
- Просто останься, - буркнул едва слышно архангел и вырвался, скрывшись на втором этаже.
Это был второй раз, когда Сэму пришлось выбирать.
И это был второй раз, когда он этого даже не заметил.
***
- Зачем? – только и мог, что спросить он, когда они сидели в теплом такси, отогревая замерзшие носы и руки. Габриэль раздраженно тер кончики пальцев, не скрытые в обрезанных перчатках, а Сэм шмыгал носом. Они простояли на улице добрых двадцать минут, прежде чем вызванный таксист остановился на улице в трех кварталах от дома Габриэля.
- Может потому, что я люблю ее? – предположил в том же тоне архангел, зубами стаскивая одну перчатку, и тут же поднес руку к губам, пытаясь согреть.
- Очередной порочный круг, - кивнул Сэм. В последние несколько минут он наблюдал на лице Габриэля выражение боли гораздо чаще, чем следовало бы. И волновался он чаще, чем следовало бы. Это была вроде как солидарность – как те, кто решил сделать одно и то же, но в разное время и вообще-то порознь. Только если противоположности притягиваются, то схожие просто напросто сталкиваются. И весь вопрос в том, хватит ли им обстоятельств, силы и желания, чтобы стать сильнее за счет друг друга. Кажется, элементарное взаимодействие химических молекул, вспоминал Сэм.
- Я просто, - Габриэль махнул неопределенно рукой. – Мне кажется, я так близок к той точке, когда моя жизнь не сможет мне ничего более дать, хотя бы потому, что я видел миллионы других. Но никакие миллиарды не перевесят одной. Я хочу прожить и ее жизнь тоже, оберегая ее так, как никто никогда не оберегал своего ребенка.
- Я бы не сказал, что ты лучишься счастьем, - заметил Сэм. Постоянное ерзание архангела по сидению утомило его, и он, сняв свои перчатки, просто напросто заключил замерзшие руки Габриэля в свои, всячески выражая недовольство и особенно громко вздыхая. Габриэль, напротив, улыбнулся, сложив ладони поудобнее в растущем тепле.
- Может быть, счастье для такого, как я, и выглядит именно таким, - неопределенно ответил Габриэль. – После этой точки есть жизнь. Только не твоя, а тех последствий, что принесло твое счастье.
- И если счастье равно любви, то скорее всего, это жизнь ребенка, - понимающе кивнул Сэм. Его пальцы накрыли костяшки пальцев Габриэля – и те побледневшие и замерзшие до крайности.
- Я просто не могу оставить ее одну. Ни сейчас, ни тогда, ни когда бы то ни было, - в его голосе мелькнул металл. Ханна была для него законом, не слабее всех остальных, приоритетом, его силой и его слабостью одновременно. Он был зависим от нее так же, как и она от него. – К тому же я обещал ей быть с ней каждый день. Если однажды я не приду, это будет означать предательство. Я не могу стать вторым, кто предаст ее любовь. Непозволительная роскошь и величайшая глупость – завязаться на человеке с невероятной силой, а затем оторваться неровными кусками и сказать, что так и было.
- Вряд ли счастье подразумевает поездки в детский дом сутки через трое, - он не хотел говорить этого, но это была правда. Правда, что заставила вспыхнуть боль в глазах архангела. Больно осознавать, что единственное, что ты можешь, и то валиться из рук. А ведь ты не только можешь, ты и должен, ведь когда-то сказал, что можешь.
- Не все же мне по первому классу жить, - глухо отозвался Габриэль, спрятав нос в шарф и закрыв глаза.
Сэм отвернулся, приложив лоб к холодному стеклу. Вся его жизнь была простым действием: нечисть – убить, и все это объяснялось необходимостью спасать жизни. Раз он взбунтовался, и смог прожить отдельно, но брат нуждался в нем, даже демоны – и тем нужен был только он. Год за годом упорной гонки ни за чем, и с каждым днем все труднее понимать, зачем он нужен брату. А теперь, кажется, они наконец-то выросли, и Дин больше не думает каждую секунду о нем, как о маленьком ребенке. А думал ли он когда-нибудь вообще? Может, Сэм для него был простой обязанностью, обычное дело для любых братьев. Он был заданием, а может, для Дина все в жизни и есть задания, различной степени тяжести, в которых даже последствия – лишь новые приказы. Он, Сэм, никогда не был таким. Не нужно было большого ума, чтобы с легкостью разделить их. Он не любил машины, но разбирался в них, не любил громкую музыку, но заражался ритмом от того, как брат отбивал мелодию по рулю. Они были разными всегда, но едины в том, что стояли против целого мира, и более у них никого не было. Но теперь – а может и тогда – мир не нуждался в них, и единство распалось. Любое решение теперь принималось Сэмом без мысли о том, как воспримет Дин. По крайней мере, он старался. Сейчас его разум бормотал ему лишь о том, что гораздо разумнее, правильнее и гораздо спокойнее подружиться с Габриэлем.
Он обернулся, когда архангел мягко отнял свои согревшиеся руки, каждая в половину меньше, чем у Сэма, но по взгляду – он и сам не заметил, как спросил – понял, что это вряд ли последний момент, посредством которых они будут идти на встречу друг другу. Он поднял с сидения темную шапку и, развернувшись лицом к бывшему архангелу, осторожно натянул ему ее на уши, пока Габриэль забавно жмурил один глаз, а вторым с веселым недовольством поглядывал на Сэма, когда волосы, прижатые шапкой, упали на глаза. Сэм оттянул ткань и заправил под нее лохматую челку, не до конца, так, чтобы светлые кончики оставались на свободе. По его мнению, Габриэль мог носить шапку только так.
Габриэль не остался в долгу и затянул Сэму шарф, протянув один конец меж петли другого, растянув его до самого подбородка.
Иногда главное – вовремя остановить вражду, а лучше – понять, что ее никогда и не было. Ведь стороны имеют обыкновение меняться.
***
Они сидели на цветастом ковре, выстилавшем почти все помещение для игр. Дикая смесь нежно-голубого и ярко-зеленого, затертая старостью, пылью и щедро обсыпанная штукатуркой по стенам и ободранной белой краской у окон, неведомые круги под коленями, исцарапанный пластик игрушек и застеленные чем попало диваны, с которых скорее прыгали, чем на которых рисовали или читали. Здесь не любили тех, кто много читал, но раз в день, если практикантка-воспитательница являлась в детский дом, она заставляла читать каждого хотя бы по строчке, сверкая холодным металлом глаз. Они застали маленькую девушку, державшую столь прямо спину, как если бы проглотила металлический стержень, выходившую из этой огромной и невероятно светлой комнаты, чьи когда-то новаторские идеи больших окон в достаточной мере развеивали атмосферу.
- Здесь так страшно ночью, - наконец прошептала Ханна, не отпуская из рук одновременно и неведомое пушистое существо, перевязанное всеми возможными лентами, и шею Габриэля, сжимавшего ее в объятиях так, что Сэм бы заволновался, продлись объятие чуть дольше.
Пока архангел восстанавливал душевный баланс, осознавая, что с девочкой все хорошо, Сэм продолжал оглядываться. Пластиковые столы, неспособные навредить ни одному ребенку, оббитые с тщательностью плотной светло-бежевой тканью: маленькие, залитые красками и молоком, за которыми, а зачастую и под которыми, суетились совсем маленькие дети, чуть побольше, на которых строили роботов из разнокалиберного конструктора мальчики постарше, и совсем для взрослых, расположившиеся у свободного пространства рядом с выступающей в сад стеной, под самым окном, сейчас пустые. У каждого из виденных им детей наблюдалось какое-нибудь видимое отклонение от нормы – слепых здесь было столько же, сколько глухих, на колясках или просто ничего не понимающих и отстающих в развитии, тупо сидящих на одном месте и разглядывающих все подряд. Были те, кто остервенело выплескивал краски на бумагу, были те, то неосозанно ломали игрушки, были и те, кто просто ревел, заходясь водопадами слез и текущих соплей.
- Я не могу заснуть тогда, когда надо, - пожаловалась она Габриэлю, не поднимая головы. Она как будто в одно мгновение стала той, кто не видел ничего. Она доверчиво держалась за руку сидящего на коленях Габриэля и пыталась, видимо, уловить его, Сэма.
- Тебе трудно приспосабливаться, но это пройдет, - сказал он медленно и тихо, давая Ханне найти себя по голосу. Та кивнула и осторожно шагнула в его сторону, вытянув руки вперед. Сэм неловко поймал ее, маленькое и слишком многое пережившее создание, не зная, как передать ей все свое сочувствие и поддержку.
Наконец он медвежьи обхватил ее за плечи и притянул к себе, полностью скрыв свободными рукавами куртки. Подумав, он чмокнул ее в светловолосую макушку. Ханна подняла голову, придав своему лицу задумчиво-серьезное выражение, которого отчаянно не хватало ей с первых минут, как только они ее увидели.
- Еще, - подумав, потребовала она, улыбнувшись и тут же опустила голову.
Сэм, покраснев, поцеловал ее легко еще раз, лохматя волосы.
- Я рада, что вы пришли, - пробормотала она куда-то в нагрудный карман куртки и тут же чихнула, забавно потерев нос. – Твоя куртка пахнет домом.
- Когда только успела, - хмыкнул Сэм, отпуская девочку. Окружавшие их дети заволновались, чувствуя двоих потенциально-свободных от детей взрослых.
- Тихий час, - рявкнула заглянувшая в комнату дородная женщина в красном твидовом костюме, облегавшем широкие бедра, круглую форму тела и внушительный бюст, терявшийся в районе живота. Темно-каштановый шиньон на ее голове угрожающе болтался, когда она, оглядев всех и со скрипом пройдя мимо коленопреклонных Сэма и Габриэля, вышла. Дети нехотя потянулись за ней, подхватывая кто посмышленнее своих соседей по комнатам.
- Если не лечь спать сейчас, можно остаться в дежурстве на кухне на всю ночь, - шмыгнула носом Ханна, поднимаясь с ковра и расправляя сарафан. – Здесь не читают сказок, совсем, - обратилась она к Гейбу, отчего тот с ярко проступившей болью на лице сжал ее маленькое плечо.
- Мы можем рассказать ее тебе сейчас, быстро, - поспешил предложить Сэм, понимая, что бывший ангел не может сказать ни слова. – Если ты нам покажешь свою комнату.
- Она не моя, она седьмая, - деловито поправила девочка и первой вышла за дверь. Похоже, теперь архангел нуждался в том, чтобы его хотя бы похлопали по плечу. Сэм решил не отпускать Габриэля – мало ли, в порыве отчаяния он вырвется и убьет директора, а затем всех, кто попадется на его пути, за такую глупую и простую несправедливость.
В комнате стояло шесть кроватей, три из которых пустовали. Это были простые деревянные каркасы с облупившейся когда-то темно-синей краской, таким же ящиком в изножье и разномастными тумбочками меж кроватей. В углу стоял громоздкий шкаф с вычурной резьбой, настолько массивный, насколько же он соответствовал представлению об убежищах монстра. Единственное окно, почему-то в потолке, но достаточно большое, чтобы не было темно, напоминало, что они на втором этаже, ровно как и промокшие у самой крыши подпирающие балки и уже покрывшиеся цветущей зеленью плесени. Тем не менее, холода не чувствовалось.
Габриэль помог Ханне отстегнуть застежки джинсового сарафана, скорее по нужде попробовать привычку, а затем беспомощно смотрел, сев на угол кровати, на пустую тумбочку и одинокий уголок книжки, выглядывающей из-под подушки.
- Я не читаю, когда кто-то может увидеть, - шепотом сказала девочка Габриэлю, забираясь под посеревшее от времени одеяло, лежавшее на каждой из шести кроватей. – Честно-честно, я проверяла.
- Я верю, что ты сделала все как надо, - улыбнулся ей Габриэль. Он пригладил светлые волосы – гораздо светлее, чем у его самого – и провел ладонью по ее лбу.
- Не плачь, хорошо? – совсем по-взрослому сказала она ему, откидывая уголок одеяла и выжидательно смотря на Габриэля.
- Я не помещусь, - мягко отказал ей архангел, с сожалением касаясь тонкого, но плотного одеяла.
- Вот я бы не поместился, - фыркнул Сэм, находя и себе уголок в изножье кровати. Он стащил куртку, осознавая, что в комнате пусть и гуляет переменный прохладный воздух, все же слишком жарко оставаться в зимней куртке в помещении.
-А ты попробуй, - Ханна показала Габриэлю кончик языка и отодвинулась на самый край. Архангел, вздохнув, принялся разматывать шарф, отдавая его Сэму вместе с курткой. Наконец, даже не сильно сгибая ноги, Габриэль облокотился на спинку кровати, обнимая придвинувшуюся к нему девочку. Наконец, повозившись, они устроились и уставились на Сэма с одинаковой веселой искоркой в глазах.
- Я? – в замешательстве спросил Сэм. Ханна, подумав, на четвереньках пробралась к концу кровати и потянула его за руку. Он, оставив куртки у изножья, подобрался к спинке. – Нет, это уже точно никаким законам физики.
- Ложись и рассказывай, - велела она, поправляя невидимую корону. – Пожалуйста, - с таким отчаянием в голосе, наверное, мог отдыхать даже сам Габриэль. Он не отрывал взгляда от Ханны, понимая, что еще один вечер ему придется провести без веселой болтовни о принцессах, магах и бесполезных принцах.
- Ну, - протянул Сэм, неловко устраиваясь спиной к спинке и вытягивая из-под себя кусочек подушки, на котором между ним и Габриэлем клубочком свернулась Ханна. Тем не менее, она прижималась к груди бывшего архангела, стараясь стать еще меньше. Наверное, чтобы стать совсем незаметной и чтобы Габриэль унес ее с собой. - Говорят, была одна серая и невзрачная улица в одном из множества городов одной из больших-больших стран, и стояли на ней два дома – по обе стороны от узкой дороги. Они были так близко, что из окон одного можно было запросто разглядеть почти всю комнату за окнами второго, но все-таки на приличном для любого вида перехода расстоянии. Говорят, там было чудо-дерево, что не бледнело даже зимой. Оно, возможно, не всегда таким было, но в то время оно оставалось зеленым и сильным в любое время года. Ветки причудливо переплетались над дорогой, и все это хваленое выдержанное расстояние стиралось. Меж двух окон где-то на втором этаже случился почти мостик. Мостик между двумя вселенными. За одним окном жила та, кто с детства чувствовал себя другой. За другим – обычная прожигательница жизни, вечно в компании, вечно одна, но не осознающая этого. Та, вторая, была вечно в бегах, вечно в делах, ей все удавалось хорошо, может, даже слишком, везло так, как никогда не везет другим. У нее не было времени даже выглянуть в окно, посмотреть, как цветет это невероятное дерево. Она даже не знала, насколько это дерево невероятно. Первая, будучи всегда одна, но всегда среди того, кто отчасти разделял ее одиночество, предпочитала не прожигать жизнь, а наслаждаться ею так, как может существо, живущее лишь по желанию Природы. Она всегда сидела на окне и всегда глядела на это дерево. Оно было уникальным. Оно выросло в этом детище прогресса, в этом грязном промышленном городе. Как и она, не желавшая осваивать ни одной бесполезной профессии, будь то техническая или экономическая. Возможно, она стала бы врачом.
Может быть, она видела этого человека всегда. Может, заметила лишь в тот день, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Она не знала, видит ли он ее, но она его видела отлично. Он был невысок и поразительно незаметен, одет в нелепую земную одежду, костюм странного покроя, как будто бы и привычной, но такой старый для представления любого нормального человека. А еще он всегда прятался в буйной листве. Всегда смотрел лишь на одно окно. Не на ее окно. Он уходил рано утром и приходил поздно вечером, и та, первая, приноровилась наблюдать за ним. Он не двигался, не дышал и не моргал, она даже не уверена, что разглядела его глаза там, среди темной зелени, но мелькнувшие поздней ночью крылья она разглядела. Она поверила, что-то был ангел. Она верила в ангелов. Она верила, что человек – это нечто большее, чем комок желаний.
Она с горечью осознала, что он приходит не к ней. Он разглядывал в окне торопящуюся и слишком легкомысленную барышню, прибегавшую с поздних вечеринок и падающую на кровать, искал ее с утра, когда она спешно прятала от матери грязное белье и собиралась, опаздывая, в свою примерную школу. Ей, что не знала цены жизни, цены себя, достался взгляд ангела. Первая не могла вынести этого. Но и поделать с этим ничего не могла. День за днем ночами она наблюдала за наблюдающим ангелом, пока не разглядела на его лице оттенок горечи. Ему не нравилось то, что он видел. Это был ее шанс.
В одну из ночей ангел наконец-то сделал шаг, другой, третий. Он был почти у самого окна спящей гулены, но она не сдержалась. Она позвала его, может быть, слишком громко, и сердце ее заходилось в глухом ускоренном ритме, отдаваясь в горле. Мгновения, что ангел поворачивал голову, показались ей веками. Но стоило ему посмотреть на нее, как она успокоилась. Слишком спокойная.
«- Возьми меня,» - попросила она. Она не знала, почему и зачем, но оставаться больше в безмолвной темной комнате она не могла. – «Она не та, ты же видишь. Она не знает, что может быть там. Она верит и не знает, во что. Она не знает себя. Возьми меня. Я знаю. «
«- Но я не могу, - слабо возразил он, и огромные полупрозрачные крылья, лишь свет, в форме крыльев, дернулись в сомнении. – Это не мне судить.»
- «Я могу судить. Я знаю ее. Она не такая. В ней нет ни грамма того, что позволит ей с твоей же легкостью подняться, - она умоляла, она просила, а слезы текли по ее щекам. Она хотела стать особенной в своем знании, она не хотела быть собой. – Мы оба всего лишь люди. Разве для вас есть разница? Никто не заметит, если меня не станет. Если я уйду с тобой.»
«- Не я выбираю новых ангелов, - вновь возразил он, но все же сделал неуверенный шаг в ее сторону. Он подходил все ближе и ближе, то и дело оглядываясь и делая выбор каждую секунду. Она безмолвно ждала. Она знала, что была достойна, хотя и не знала, чего именно. Словно всю жизнь она смотрела через эту призму, призму того, кем она на самом деле являлась. Может быть, совсем необычным человеком. Все мы хотели быть необычными.»
«Он взял ее за руку. Он был подвержен сомнениям, он размышлял и выбирал, но он не был человеком. Он был частью той природы, что пыталась уловить она из своего окна, к чему чувствовала зов. Она покорилась и легко оттолкнулась от подоконника, не боясь упасть. Она полетела, видя удивленный взгляд ангела, и рассмеялась, глядя сверху на ее школу, на маленький магазинчик и аптеку за углом, на свой собственный дом. Это то, чего она так ждала, думала она. Пусть тот, кто так любит обычную, низменную жизнь, продолжит радоваться ей и дальше, позволяя другим думать, что так и надо. Она не могла изменить мир.»
«- Она не пройдет, - встретил их сухой голос на границе облаков. Он осел тяжелым грузом на сердце девушки, и она только сильнее вцепилась в руку ангела.»
«- Но ведь она достойна, - попробовал возразить он Голосу, показывая, как все было на самом деле.»
«- Я достойна, - просила она, не желая возвращаться к прежней жизни.»
«- Может быть, - подумав, согласился Голос. – Но то, что ты достойна, не значит, что так нужно. Ты нужна там.»
«- Но разве у человека нет выбора, разве это не то, чем мы отличаемся от вас? – вспылила она, подаваясь вперед.»
«- У тебя есть выбор, - признал Голос. – Но разве там, внизу, вы замечаете его?»
«- Жить или умереть? – пересохшими губами спросила она.»
«- Нет, - чуть иронично отвечали ей. – Это не выбор, это Природа. Выбор – это то, что человек может сделать полностью сознательно. Вы научились жить сами, научитесь и думать. Разве ты была бы здесь, если бы знала, что та самая девушка должна была подняться сюда лишь для того, что одно ее существование на Земле ставит под угрозу жизни тысяч так или иначе, случайной автокатастрофой, случайным легкомыслием?»
«- Но я могу быть ответственна так же, как и она, как я могу это знать», - заметила она.
« - Однажды ты изменишь мир. Однажды ты поймешь, что то, что твориться в твоей душе, недоступно остальным, и они потянуться за тобой, если ты пообещаешь, что сможешь объяснить и научить их этому.»
«-Разве этому учатся?» – задала она последний вопрос.
«- Ты можешь изменить так, что следующие родятся именно такими. Ты можешь дать им силу Сердца, силу Души.»
С последним звуком, растаявшим в воздухе, она упала. Она падала, но перед глазами все еще стояли разноцветные облака и прекрасное лицо удивленного ангела. Он все еще попытался протянуть ей руку, но она уже касалась щекой мягкой подушки.
Она проснулась, - Сэм осекся, осознав, что малышка спит, все еще сжимая в руках темный свитер Габриэля. Да и сам архангел, устроив голову на согнутом локте, лежит с закрытыми глазами, устроив руку на поднимающемся и опускающемся равномерно плече девочки. Он улыбнулся сам себе, осторожно встав на колени и дотянувшись до курток. Маленькое пальто Габриэля он накинул на девочку, не доверяя тонкому одеялу, а свою куртку, недолго думая, набросил на спящего архангела. Сам же, с печальным вздохом попытался вытянуть ноги, что было весьма проблематично, учитывая размеры кровати, и заложил руки за голову, стараясь не коснуться руки бывшего архангела и не разбудить его.
Ему было, о чем подумать.